Собрание сочинений в пяти томах. Т.1

Нет, Аксюша не преувеличивала. «Домоту» подступило одновременно отовсюду. Лавр косится и, подло улыбаясь в мокрые от дождя рыжие усы, только накануне напоминал мне, что пора нам и освобождать помещение конторы, — «домоту». Правда, когда я, удержав слезы обиды, с серьезностью взрослого спокойно сказал (а хотелось ответить резко и со злостью), что пока отпуск сестры еще не кончен, то она считается на работе и имеет право занимать это помещение, а когда она вернется, мы немедленно выедем, Лавр не нашел возражений и, хмыкнув носом, пошел дальше, но все-таки испортившиеся как-то сразу и непонятно отчего отношения были несомненным «домоту». Хлеба мы с Аксюшей не едим уже вторую неделю — мука кончилась — «домоту». Молоко жена Лавра дает в долг неохотно и потихоньку от мужа — «домоту». Того и гляди пойдет снег, и в лесу грибы кончатся — что тогда делать? А Вера, как уехала в Москву, а оттуда — к Санечке в Макарьев, так и не откликается, словно позабыла о нашем существовании… Кругом, со всех сторон — «домоту».

Живем так уже скоро месяц. Скудные пайковые припасы, оставленные нам, кончились уже давно. Последней дошла очередь до муки. Резервы, на которые твердо рассчитывала Вера при отъезде, так и не реализованы. Не полученные ею деньги остались неполученными деньгами, непроданные вещи, вроде маминого одеяла, каких-то кружев и вышитых воротничков, остались непроданными вещами. В довершение всего тетя Катя, у которой тоже наступил финансовый крах, осложненный карточным проигрышем, уехала из Торжка в деревню навестить детей Загряжских и уже две недели как не возвращается, так что и в Торжок мне идти не к кому и незачем — там пустая квартира.

Поднимаюсь утром довольно рано. На улице дождь. Аксюша ушла в лес, оставив мне, на шестке русской печи, неполный стакан снятого молока и холодные остатки вчерашней каши из ржаных зерен… В доме — хоть шаром покати. Мой кролик Чернушка с озабоченным видом пробегает через комнату, держа в зубах обглоданную капустную кочерыжку; в углу, под стулом, внимательно осмотрев ее, недовольно шевелит усами и, гулко топнув задними лапками, отправляется на поиски чего-либо еще…

Одеваюсь и умываюсь во дворе. Запиваю две-три ложки каши молоком. Твердые, ничем не связанные зернышки плохо жуются, а глотаются с трудом. Каша сварена на воде из собранных Аксюшей на сжатом поле колосьев, вымолоченных пестиком в марлевом мешочке. На люке, ведущем в подполье, два кольца и замок. Там — все съедобные деликатесы Аксюши: две кринки с молоком, на которых настаивается сметана. Если отбавить немного сливок, совсем немного, то кашу уже можно будет доесть, и станет сытнее. Но ключ потому-то и спрятан. А если спрятан — значит, можно его найти. Это уже превратилось в спорт: Аксюша прячет — я нахожу и, по ее выражению, «отполовиниваю» сливки или сметану. Конечно, она права: сливки должны становиться сметаной, а суп (сваренные в воде грибы, с какой-нибудь четвертинкой луковицы и одной-двумя картофелинами), чтобы стать съедобным, требует хоть пары чайных ложек подбелки. Но эти теоретические рассуждения, в правильности которых я и не собираюсь сомневаться, все же не могут отвлечь меня от конкретного практического вопроса: где же все-таки ключ? Унести его с собой она не могла — это не в ее характере. Ключ спрятан здесь, и именно там, где, как она думает, я не сумею найти его. Так где же? В маленьком карманчике старой кофты? Нет. В ящике стола не стоит и смотреть: это чересчур просто. В углублениях — маленьких нишах русской печки, там, в глубине, за старыми рукавицами, какими-то остатками шерстяного платка? Пожалуй… нет… тоже нет… Поскольку угадать с налета не удается, перехожу к методическому обыску. Начав с угла, постепенно продвигаюсь по стене, не оставляя ни одной вещи, ни одной трещинки неосмотренной. Заглядываю даже в щели тесаных бревен стены, даже за конопатку. И наконец, приподняв висящую на стене рамочку с зеркалом, позади нее нахожу ключ на свежезабитом крохотном гвоздике. Аксюша положительно с каждым днем становится все изобретательнее. Стыдно вспоминать, но я не испытываю никаких сомнений насчет того, что затраченный мною труд, достойный, как говорится, «лучшего применения», должен быть вознагражден. Единственное, что мне совершенно не приходит в голову, так это мысль о том, что сама Аксюша в эти дни гораздо голоднее меня, что себе-то уж во всяком случае она отказывает даже в той малости, которую сберегает от меня для меня же.

Опустившись на колени, достаю обе кринки, отпиваю из каждой по маленькому глотку и каждый глоток заедаю двумя большими ложками каши. Потом ставлю все на место, закрываю кринки обрезками досок и на каждый обрезок кладу, как это было раньше, по куску кирпича — от мышей… Ключ вешаю на место.