Собрание сочинений в пяти томах. Т.1

В эту минуту что-то заставляет меня обернуться и взглянуть на окно. Неожиданно вижу совершенно преобразившийся мир, щедро обрызганный неизвестно откуда появившимся солнцем. Тусклый блеск сжатой стерни окаймлен невдалеке молодыми березками. Их золотая листва ослепительно звучит на фоне голубого неба, подчеркнутая алым пыланьем осинок и каких-то кустиков. Дальше снова изжелта-зеленоватое поле упирается в лес, словно отлитый из густого плавленого золота. И, кажется, сама земля, подняв эти хоругви, двинулась крестным ходом, моля, быть может, отсрочить надвигающуюся зиму, а может быть, отпевая прошедшее лето…

И сразу так унылы и так никчемны эти безликие стены и все, чем я здесь занимался: какой-то ключ, кринки…

Одевшись, выхожу и, заперев дом (ключи — на условленное место), удаляюсь — напрямик, через поле, навстречу этому празднику красок и солнца, этому музыкальному разнообразию оттенков и цветовых аккордов…

Перепрыгивая через узкие межевые канавки с темной стоячей водой внизу, где высокая и уже неживая, но мокрая трава хлещет меня по ногам, я иду с корзиной в руке к виденному из окна лесу.

На густых елях опушки вижу издали черные контуры тетеревов. Отяжелев от обильного корма (оставленных на полях в колосьях зерен), они спокойно сидят, точно куры на насесте, вытягивая шеи мне навстречу, и, подпрыгивая на своих ветках, умащиваются поудобнее. Они вовсе не склонны проявлять излишнюю осторожность: охотников в округе нет, пороху и дроби достать негде. Вот я уже различаю белые перья петухов, чувствую на себе их внимательные и, кажется, уже настороженные взгляды. Если бы не приходилось смотреть на них против солнца, наверное, можно было бы различить сквозь ветви даже их брови, красные, как спелая земляника. Вот уже до них остается и всего-то десятка два шагов. Заметив в стороне камень, бросаюсь поднять его (а вдруг сшибу, может же быть такой случай — всю жизнь вспоминать!), и лишь теперь они грузно поднимаются, летят от меня и, описав полукруг, усаживаются опять невдалеке, почти на глазах, в паре сотен метров от старого места. Глупые, было бы у меня ружье, я бы им показал! Вот бы Аксюша обрадовалась: это не грибы да брусника. Мне сразу становится жарко; с камнем в руке начинаю подкрадываться уже через лес. Но куда ж они делись? Вот и та большая ель, около которой они опускались. Внезапно, пока я раздумывал, шорох над самой головой заставляет посмотреть еще раз вверх, и, подняв глаза, я в густых ветвях сразу же различаю весь «курятник». Однако бросать камень прямо над собой вверх неудобно, да и нижних сучьев так много, что они уже высохли от недостатка света и влаги; сквозь них и камню не пролететь — надо выходить на открытое место… Но стоит сделать еще два-три шага, как фырчащий звук крыльев где-то наверху поясняет мне, что дичь улетела снова и притом на этот раз куда-то дальше. От охоты приходится отказаться. С досадой бросаю свой камень вслед улетевшим птицам и, проследив глазами его полет, вижу выглядывающую из кустика травы коричневую шляпку белого гриба. Слабое утешение! Нагибаюсь за грибом, вижу еще один. Все же это лучше, чем ничего. Иду дальше вдоль опушки, перехожу какую-то дорогу, нагибаясь, пролезаю под густым орешником, оставляющим на лице растянутые осенними паучками паутинки, со всеми их сверкающими капельками. Розовые сыроежки, набухшие от осенних дождей подберезники, желтые лисички покрыли плотным слоем дно корзины, а белых что-то больше не встречается. В одном месте, посреди поляны, стоит огромный красивый гриб; протягиваю руку и тут же ее отдергиваю: он совершенно сгнил и противно пахнет… В эту минуту, о чем-то вспомнив, оглядываюсь: где же я? Кругом совершенно незнакомое место. Где, в какой стороне фабрика? Неизвестно. Впереди переплелись какие-то тропинки, вдали новый лес, а может, это тот самый, через который я недавно проходил? Как будто не похоже. Ведь от тетеревов я шел вправо, потом свернул левее, где собирал лисички, а потом… Куда я шел потом: вперед или назад? Несколько раз я обходил какие-то кустики, возле которых, как мне казалось, должны были быть грибы, хотя грибов там не было. Потом я стал подкрадываться к сойке, чтобы рассмотреть ее получше, что было совершенно напрасно: сойка оказалась какая-то больная, и при попытке улететь она упала с куста в траву и только шипела, глядя на меня круглым злым глазом, и щелкала клювом, пытаясь ущипнуть мою руку.

А птиц-то в лесу остается совсем мало, наверно, и все остальные сойки уже улетели? Ничего я не знаю: когда кто прилетает, когда улетает, где и какие вьет гнезда, несет яички. Папа все хорошо знал, и Вера, пока он был, тоже знала, а теперь все забыла и отвечает как-то неуверенно. Почему это так?