Собрание сочинений в пяти томах. Т.1

Да что же такое произошло? Софья Владимировна уже второй (не третий ли?) год занимается со мной, Лешей Загряжским и еще двумя девочками — Олечкой Мансуровой и Адой Веденеевой — историей, географией, литературой. Два или три раза в неделю мы все собираемся у нее по утрам и проводим три-четыре часа. Она так хорошо и увлекательно говорит обо всем, что это даже и не похоже на уроки. Все, что она сообщает нам, легко запоминается с одного раза и обычно даже не требует повторения. Вращение Земли вокруг Солнца и смена дня и ночи, известные ранее как какие-то отвлеченные аксиомы, но теперь показанные ею с помощью синей стеклянной крышки от круглой чернильницы, впервые стали простыми и осязательно реальными уже навсегда. И все, и всегда так. А когда после урока она что-нибудь читает нам вслух — это настоящее наслаждение. И я безгранично уважаю и люблю ее, тянусь к ней изо всех сил. Я так дорожу малейшей похвалой ее, малейшим знаком внимания, что решительно не в состоянии понять, почему наши, так хорошо наладившиеся, отношения вдруг безнадежно испортились. Я чувствовал, что у моей наставницы нарастало против меня какое-то раздражение. Если я молчал, она меня неодобрительно не замечала, если заговаривал, она, порой, сухо обрывала. Я стал бросаться из крайности в крайность: плоско сострил — она меня обидно высмеяла перед соучениками. Ну и поделом бы. Но на этом ничто не кончалось. И в конце концов Софья Владимировна неожиданно от меня отказалась. «У него на занятиях такой вид, точно он все уже давно знает лучше меня», — вот единственное обвинение, которое было мне предъявлено в разговоре Софьи Владимировны с Верой. И что-то еще: что надо спасти занятия с остальными, которые, подпав под мое влияние, уже усвоили себе недопустимо пренебрежительный тон. Выходило, что единственное воспитательное средство — освободиться от меня, и, к тому же, как можно скорее. За что? Ни в отношении элементарной вежливости обхождения, ни тем более уже по линии внутренних чувств — я ни в чем не мог себя упрекнуть, Да что я, когда и Вера не могла взять в толк, что же тут, собственно, произошло? Напрасно при последовавшем разговоре она говорила все, что только можно было сказать при подобных обстоятельствах, напрасно сам я с искренним волнением высказал своей преподавательнице, что я люблю ее и уважаю, что мне и в голову никогда не приходило чем-либо обидеть ее… Но я, если неумышленно что-то… каюсь… прошу извинения… постараюсь заслужить снова ее доверие… Все было не к месту и все неудачно. Софья Владимировна оставалась неумолимой, и мои занятия были прекращены. Сквозь чувство горькой и незаслуженной обиды я пронес самое светлое и хорошее воспоминание о наших занятиях. И спустя несколько лет я со слезами на глазах заставил замолчать другого близкого и дорогого мне человека, неуважительно отозвавшегося о Софье Владимировне. Этим человеком был отчим Павла и Санечки Купреяновых, Антон Дмитриевич Облеухов. Основательно изучивший в молодости вопросы оккультизма, теософии и антропософии, он коснулся в разговоре с сестрой этого последнего течения, и тут я вмешался и позволил себе задать вопрос, касавшийся антропософии, обнаружив при этом неплохие познания основных положений, на которых строились умозаключения Елены Петровны Блаватской. Антон Дмитриевич сперва удивился разносторонности моих познаний, а когда я сослался на Софью Владимировну как на их авторитетный источник, ахнул и вспылил с несвойственной ему горячностью: «Да сколько ж тебе лет тогда было? Около двенадцати?..» Продолжение филиппики [112]клеймило без всякого снисхождения тот факт, что «находятся же старые дуры, вроде мадам Татариновой, которые, не считаясь с возрастом своих маленьких жертв, при каждом удобном случае забивают им мозги своей вреднейшей ерундой и ересями». Я так взволновался, что Антон Дмитриевич попросил у меня прощения за отсутствие выбора выражений. Да я и в самом деле не мог понять, как же должна была отвечать мне моя учительница, если я задавал ей вопросы. Могла ли она скрыть от меня свои убеждения, да и зачем? Впрочем, все это было уже гораздо позже. А сейчас даже и на Вериных отношениях с семьей Татариновых описываемый случай сказался длительным охлаждением. Меня же он травмировал надолго и совсем по-особому.