Собрание сочинений в пяти томах. Т.1

Эта одновременность сосуществования таких несхожих друг с другом людей, сталкиваясь со свойственным мне эгоцентризмом, в такие минуты всегда представала особенно странной. Поток времени, непрерывно уносящий куда-то волны прошлого, так же, как и власть пространства, осознаваемые разумом, не подчинялись чувству, ощущению, оставаясь для них феноменами, не поддающимися убедительному объяснению и оправдываемыми лишь своей поэтической загадочностью. И начинало казаться, что уже много лет, целые века тому назад оторвался от чего-то, чтобы так вот катиться, то задремывая в примятом углу коляски на подбитом сене, то просыпаясь и видя все новые и новые горизонты бесконечных лилово-голубых далей, холмистых и прозрачных, укрытых сверху серым осенним небом. И опять мелкий дождь, опять хвойные ветви пригибаются к самому лицу, и на каждой зеленой иголке висит и дрожит серебряная капелька. Пахнет лесным перегноем, грибами. И ни одного пешехода, ни одной упряжки не попадается навстречу, никто не нагоняет нас в пути. Санечка с Диной изредка меняются: одна дремлет, другая правит лошадью. Почти даже не разговаривают. Мальчик то шагом поднимается в гору, то бежит, и даже довольно резво, покручивая хвостом и как-то вразвалку, как ходят пожилые крестьяне, когда знают, что путь впереди еще дальний и следует поспешать, но в то же время не перенапрягаясь и экономя силы. Наступают ранние сумерки. Перекусив еще в полдень, мы продолжаем ехать, пока не становится совсем темно. Затем ночлег в какой-то деревне, и опять меня будят еще до света, и едем дальше. Дождь идет почти не переставая, голубые дали застланы серой пеленой и сливаются с тучами, обложившими все небо. Как ни хорошо я укутан, но скользкие, холодные капли как-то пробиваются за шиворот. Сено на сиденье сбилось куда-то в сторону и намокло так, что лучше и не трогать его. Влажная сырость пропитывает всю одежду, ноги затекают, а стоит переменить положение, делается так холодно, что зуб на зуб не попадает. Санечка достает откуда-то бутылку с самогоном и стакан и уговаривает меня выпить глоток, чтобы согреться. Самогон считается хорошим, и действительно он прозрачен, как самая чистая вода, но пахнет противно, и я с отвращением могу проглотить не больше чайной ложки. Дина отказывается совсем. Санечка делает маленький глоток и остальное выливает в бутылку. Въезжаем в лес, и становится теплее. Этот лес тянется более двенадцати верст. Выезжаем из него уже в сумерки. Говорят, Макарьев уже близко. Быстро темнеет. Перелески сменяются полями, бесконечная дорога, кажется, никогда не кончится. В лесу еще было тихо, а в поле, хотя дождь и перестал, но ветер налетает откуда-то, засвистывая в мелком кустарнике у дороги, и мы стараемся сесть к нему спинами. Когда делается уже совсем темно, в стороне, за бесконечными полями, вижу в небе светло-розовое сияние. Оно движется, то приподнимаясь выше, то опускаясь к самому горизонту, будто зарево далекого пожара. «Это Макарьев», — объясняет Санечка. Скудный электрический свет крохотного городка в этой безлюдной пустыне кичливо полыхает в небе, теша запоздалых путников иллюзией приближения к какому-то крупному современному городу. Не для того ли и дорога прихотливо огибает город как-то стороной, чтобы продлить действие этого наивного эффекта, делая вид, что он заметен еще за много верст, хотя, если бы не ночь, мы убедились бы, что он вовсе не так уж далек. Но на самом деле проходит еще добрых часа полтора, прежде чем булыжная мостовая главной улицы, изредка освещенная тусклыми фонариками, начинает греметь под нашими колесами.

— Вот это дом Троицких — Дининого отца, — указывает мне Санечка на три больших освещенных окна на повороте дороги, — здесь и Дина прежде жила.

«Прежде» означает, что теперь она живет вместе с Санечкой.

— Наши еще не спят, — откликается и сама Дина, — наверное, ждут меня. Я сказала, что если приедем — приду к ним ночевать.

Санечка протестует, утверждая, что мы все прекрасно разместимся в «берлоге».

— Нет уж, все равно, там и лошадь есть куда поставить, сегодня я к ним пойду, а завтра будет видно, — настаивает Дина.

Выезжаем на площадь с громадой какого-то собора и торговыми рядами. Стук колес будит какую-то собаку, которая начинает заливисто лаять, высовывая нос из подворотни, и к ней тотчас же присоединяются другие из боковых улочек. Сворачиваем налево и скоро останавливаемся, к удивлению моему, не возле дома, а у маленькой покосившейся калитки, за которой угадываются какие-то буйно разросшиеся овощи и фантастические фигуры подсолнечников. Выгрузившись здесь, идем с чемоданами к двум маленьким светящимся оконцам почти на уровне земли. Какие-то высокие кусты обрызгивают нас с головой, когда мы задеваем их, пробираясь по узенькой тропинке. Пахнет помидорами и капустой. Открыв скрипнувшую дверь, входим. Так открывается новая, еще не читанная глава книги, носящая короткое и пока еще никаким содержанием не наполненное имя: Макарьев.

……………………………………………