Собрание сочинений в пяти томах. Т.1

А вчера, после ужина, он сидел в кабинете и задумался. В соседней комнате накрывали на стол. Слышно было, как звякали чайные ложки о фарфор чашек, как принесли поющий самовар, и вдруг, что это? Маня — жена… Кому она отвечает? Кто говорит с ней? Кто смеется таким знакомым беззаботным смехом? Его голос. Его смех. Что это? Ведь его нет. Нет больше. Я же сам с ним прощался. А они говорят, продолжают, как будто ничего этого не было и так и надо. Он хочет окликнуть их, но язык ему не повинуется, он слышит слова, улавливает отдельные, ничего не значащие фразы. И вдруг все исчезает. Проснулся? Нет, он даже не засыпал. Что ж это было? Так и с ума недолго сойти… И вот опять тот голос, громче. Рядом с отцом сидела Вера. Он хотел толкнуть ее и не посмел. Ему казалось, что и она слышит, слышит уже давно этот голос и ничуть не удивлена даже… И с неясным восклицанием он окончательно пришел в себя. И действительно, рядом была дочь. Оторвавшись от своего рукоделия, она вопросительно на него смотрела… В соседней комнате все еще слышались голоса. Говорила Мадемуазель. Жена отвечала ей. Только его голоса не было слышно больше… Но что же это было? Что? Ведь этот голос только что звучал там… Он с нами. Жив! Как хочется в это верить…

Но ведь и действительно это так. Смерть? Смерти не существует. Ее владычество над людьми — мнимость. Все мертвые — живы. И он тоже! Жив и будет жить. Конечно, так. Но когда же к нему, туда? Быть вместе и не разлучаться больше… разделить его удел…

А кругом все больше пролитой крови, все мрачнее небо впереди. И, конечно же, для него лучше, что он не оставлен здесь. Ему было бы труднее всех. Это милость небес. Ведь то, что сейчас, — пустяки. Будет все несравнимо ужаснее… Рука случайно раскрывает Библию, он рассеянно ее перелистывает, даже не думая читать или что-то разыскивать в ней, и… Что это? Стает черным по белому в книге пророка Исайи: «И никто не понимает, что праведник взят перед угрожающими бедствиями…» (Ис. 57–1). Случайность? Но ведь случайностей нет… Да, это, несомненно, ответ, ответ на многие мысли…

………………………………………………

Газеты становятся тревожнее и сумбурнее месяц от месяца, день ото дня. До меня, впрочем, события доходят не через газеты. Вот сахар стал исчезать. Вместо него уже появились какие-то шарики — прозрачные и твердые, точно вишневый клей. Их по привычке опускают в чай. Лежит такой шарик на дне очень долго, и вдруг: крак — точно лопнул стакан. Это шарик распался. Передразнивая нашего приходского дьякона, большого чревоугодника, шарики, нарочито акая, называют «бамбошками». «Чай нынче с бамбошками», — скажет, бывало, дьякон и грустно понурит косматую голову на широченную грудь…

Беженке Аннушке, при всем свойственном ей усердии, не под силу справляться за скотницу и за кухарку. Стадо наше подоено не всегда вовремя и кое-как. Вера хочет помочь ей и, впервые, надев передник, уходит на скотный двор. Молоко после ее первой дойки получается подозрительно кофейного оттенка и припахивает навозом, приходится отдать его телятам. Она не знала, что надо помыть теплой водой вымя перед доением… Даже и телята смотрят на это молоко с каким-то грустным удивлением. Молодые жеребята подросли в целый табун полудиких мустангов и причиняют одни беспокойства. Они уже не возвращаются сами в конюшню, как это делали старые кони.

Их встречают за восемь, а то и за пятнадцать верст, промышляющих всяким разбоем: они травят и топчут посевы в далеких от нас деревнях, но почему-то спутать им ноги никому не приходит в голову. Может быть, некому поручить это. И к тому же, их надо сначала поймать. Получив о них очередное сообщение, Мадемуазель с кем-либо из беженцев едет за ними, ведет какие-то переговоры, после чего они возвращаются на поле. Но если в течение нескольких часов после этого они пасутся поблизости, мы с Верой уже не приближаемся их покормить и погладить, как раньше бывало. У них даже нету имен, и ведут они себя соответственно. Молодые жеребцы с визгом кусают друг друга за шеи и бьют разом обоими задними копытами, еще не знавшими ковки. В поле идем мы не ради прогулки — за делом. У Веры в руках десятифунтовый мешочек соли. Этой солью она там и здесь засевает траву, чтобы как-нибудь удержать лошадей. Кто посоветовал этот способ — не знаю. Вероятно, такие уступки человеческого правительства лишь обнаруживают перед лошадьми его слабость, и лошади с ним считаться перестают окончательно. Наутро в тех местах, где соль выпала более обильно, проедены в поле глубокие плеши — трава со всеми корнями и землей начисто выедена, а лошадей не видать ни вблизи, ни вдали.