Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести

Генерал тут же успокоился, и обычная сдержанность возвратилась к нему. Он ходил по комнате и теперь будто вслушивался в раскаты разрывов, от которых улица уже наполнилась запахом гари и легким дымом.

— «Велика Россия, а отступать некуда — позади Москва», — повторял он негромко слова клятвы. — Слышите, Иван Иванович, — позади Москва. Они за всех нас выразили то, что живет в каждом из нас. Клятву эту доставить командарму. Под ней подпишется вся наша армия, весь фронт. Пусть узнают о ней и Ставка, и весь народ. Мы не отступим, мы не отдадим Москвы на поругание фашистам!

Он снова остался в комнате один. Вошел адъютант, бесшумно и незаметно поставил на стол стакан крепкого горячего чая. Но генерал не притронулся к нему. Прошла жажда, прошла резь в глазах. Он накинул на плечи полушубок и вышел на крыльцо. Рвались мины, взвизгивали снаряды. На окраине села Панфилов увидел: не хоронясь от мин, бойцы переделывали на свой пехотный лад окопы, недавно покинутые артиллеристами. Он подозвал начальника разведки и весело сказал:

— А ну, быстренько выясните, откуда это он минами сорит.

Панфилов наслаждался минутным отдыхом на морозном, свежем воздухе, довольно потирал ладони, разминал затекшие ноги.

— Товарищ генерал, — выбежал на крыльцо адъютант, — вас срочно просят к телефону.

Панфилов вошел в комнату и присел было на край стула, взяв трубку, но тотчас вскочил. Потом в тихой теплой комнате прозвучал его ясный голос:

— Служу Советскому Союзу... Благодарю... Спасибо... Благодарю...

С трудом преодолел Панфилов волнение, глубоко вздохнул, подошел к связисту, обнял его за плечи и, заглянув в его лицо, ласково сказал:

— Ну вот и гвардейцы мы с тобой. Поздравляю!

Связист, не отрывая трубки от уха, громко отчеканил:

— Служу Советскому Союзу!

Этот возглас заполнил всю комнату, потому что его повторили вбежавшие командиры штаба во главе с полковником Серебряковым, только что получившие весть по своему проводу. Это внезапное, еще не до конца осознанное событие распространялось с быстротой молнии. Генерал пожимал протянутые руки и почти сухо отвечал:

— Спасибо... спасибо вам, товарищи. Спокойнее — и за работу. Всех командиров полков — на провод, — приказал он связисту.

— Да... да, это верно... получено сообщение, — убеждал он кого-то в трубку. — Не поверишь, пока в газетах не прочтешь сам? Ну что ж, завтра прочтем вместе, а пока что поверь мне.

Он присел к столу, стараясь успокоиться, но спокойствие не приходило, и он снова ходил, ходил и, наконец, остановился у запыленного зеркала. Минуту он вглядывался в свое лицо, словно впервые увидел его, непроизвольным жестом пригладил на висках седину и горестно проворчал:

— Седеем... А еще гвардеец... Ну да ничего, мы советской закалки гвардия, не ржавеем.

При этих словах он вспомнил разговор с секретарем ЦК в Казахстане о старой и молодой гвардии и снова начал в волнении ходить. Да, задача одна, знает ее каждый, от командира до рядового бойца: не пропустить немцев в Москву. И не только не пропустить, — обессилить, обескровить, смертельно ранить фашистского зверя и потом добить!

А все ли ты, Панфилов, сделал для того, чтобы твоя дивизия выполнила это историческое веление Родины? Ведь второй приказ отдал Гитлер своим войскам — окончательный приказ — взять Москву. И не только приказ. Он внял мольбам своих генералов, и вот, против твоей, генерал Панфилов, ополченческой дивизии рычат танки африканских дивизий Роммеля, беснуются неумолчным огнем отборные фашистские части: «Мертвая голова», Бранденбургские гренадеры... Все это отборное, злобное, автоматизированное и натренированное на убийствах и погромах фашистское войско рвется к Москве.

Что же ты противопоставил этому чудовищному смертоносному валу, генерал Панфилов?

— Иван Иванович, помните пять наших заветов? — обратился он вдруг к начальнику штаба и, словно диктуя, проговорил:

— Тебе дана только одна жизнь. Не торопись умирать. Дурная пуля всегда тебя найдет.

... Живи и защищай отведенный тебе рубеж. Мертвые рубежа не удержат.

... Помогай товарищу, и он поможет тебе. Береги в любой обстановке командира и комиссара. В них твоя сила.

... Как бы ни был силен враг, умей его побеждать любым оружием и силой духа.

...Случится попасть в тыл врага — ты партизан, продолжай бороться... Эти заветы стали волей, законом нашей дивизии, — после короткой паузы закончил Панфилов.

— Да, Иван Васильевич, — прервал генерала Серебряков, — незаметно, а все мы стали жить по этим правилам. Был я вчера у саперов, благодарность вашу передал им. Спрашиваю: «Трудненько живете?» — «А в трудностях вроде легче, — отвечает мне подрывник. — Ведь нет, товарищ полковник, ничего крепче на свете, чем воля большевиков».

— Ну, в этих словах нетрудно угадать комиссара Петра Васильевича Логвиненко, — улыбнулся Панфилов. — Это его заслуга. Золотое сердце, золотая голова.

— Горячеват только.

— Это не беда. У меня на этот счет свое мнение. Горячего можно всегда остудить, не в меру холодного — подогреть, а вот когда ни то ни се — тут уж трудно.

В комнату, легок на помине, ворвался батальонный комиссар Логвиненко.