Собрание сочинений в пяти томах. Т. 5. Повести

Логвиненко прервал чтение, минуту молчал, потом произнес с особой силой:

— Слышите, товарищи, отныне мы гвардейцы Родины!

В тишине, наступившей после этих слов, тишине, которую не в силах был нарушить ни полет ветра, ни беспокойный шум леса, комиссар бережно поднес к губам газетный листок, ставший влажным от падающего снега и горячего дыхания. Потом осторожно, как что-то бесконечно дорогое, свернул его и положил в нагрудный карман гимнастерки, где хранится у воина только один документ — партийный или комсомольский билет.

3

...Село Гусенево. Дом под железной кровлей, с приветливым крылечком. Светлая опрятная комната.

Поминутно в комнату бесшумно, без доклада, входили штабные командиры; настойчиво жужжали сигналы зуммеров. Панфилов выслушивал доклады, донесения, спокойно отдавал скупые, ясные распоряжения. Ивану Васильевичу начало казаться, что это спокойствие дается ему совсем легко, только вот в глазах какая-то сухая резь и очень хочется пить. Он протянул руку к стакану с остывшим чаем и отпил два коротких глотка.

Не то по разнообразному шуму и грохоту, который долетал до этой уютной и тепло натопленной комнаты, не то по вою бомбардировщиков и взрывам авиабомб чувствовал Панфилов напряжение боя. Оно, это напряжение, ежеминутно врывалось голосами командиров полков, докладами начальников штаба, отделов, офицеров связи. Оно росло, ширилось, обрастало, как снежный ком, яростью, ожесточением и упорством сцепившихся в смертной схватке людей, и далеко еще было до того переломного момента, когда вдруг спадет это напряжение, выдохнется натиск врага, затихнут земля и небо и можно будет доложить командарму одним коротким словом — «выстояли». Далек еще этот кульминационный момент. Генерал это чувствовал верным чутьем, выработанным многолетним опытом пребывания в армии. Он скосил глаза на лист бумаги, который заучил уже наизусть. В нем командарм Рокоссовский предупреждал о предполагаемом новом натиске фашистов на Москву и выражал твердую уверенность в умении и способности дивизии Панфилова сорвать и на этот раз замыслы врага. Ожидаемое наступление началось сегодня с рассвета на всех участках дивизии.

И все-таки не везде одинаков натиск фашистов. Вот разъезд Дубосеково. Здесь особенно тяжело. На карте — крошечная красная цифра четыре, огороженная красной полудугой, а вокруг — синие ромбики танков и самоходок. Генерал живо вспомнил человека со светлыми, очень живыми и смышлеными глазами — политрука четвертой роты Клочкова. У него совсем юношеское лицо и густые, чуть волнистые волосы. Теперь он вот в этой полуподкове со своими храбрецами бьется с танками. Нелегко ему...

Панфилов физически ощущал, как напряглась, напружинилась причудливо изогнутая линия рот, батальонов, полков, как свирепо старались фашисты разорвать ее танками, разрубить и исковеркать огнем артиллерии и авиации. Какой же силой, верой и преданностью Родине надо обладать, чтобы грудью встречать и выдерживать этот поток металла и огня!

Телефонист вновь безмолвно протянул трубку. Панфилов услышал ровный, глуховатый голос Василия Клочкова. Новая волна танков атаковала Дубосеково. Рота делает невозможное, ей тяжело. Нельзя ли помочь?

— Помогу, — отозвался в трубку Панфилов, а лицо его было сурово и полно напряжения. — Сейчас придет к тебе артиллерия... Потом, потом будешь благодарить.

Генерал положил трубку, с минуту стоял, болезненно потирая лоб, и, что-то решив, позвал Серебрякова.

— Иван Иванович, немедленно отправьте три орудия в роту Клочкова.

— Какие орудия? — изумился Серебряков, и лицо его покраснело, словно он застыдился своего неуместного вопроса.

— Какие... какие... Те, что стоят у вас здесь без пользы и дела.

— Иван Васильевич, нельзя же оставить штаб дивизии без противотанкового прикрытия. Обстановка, вы сами знаете, какая.

— Знаю и потому говорю. Довольно, довольно. Отправляйте и побыстрее. На место артиллеристов поставьте людей с гранатами, бутылками. Да, запасной командный пункт оборудован?

— Все готово, товарищ генерал.

— Ну, вот и хорошо, — отпустил начштаба Панфилов.

В комнату шумно вбежал инструктор политотдела Евгений Иванов. Он в окопной глине, в снегу — сразу видно, что с передовой.

— Товарищ генерал, — обратился он к Панфилову, протягивая листок бумаги, — вот клятва бойцов политрука Клочкова. Они просили передать ее вам.

Панфилов взял в руки листок, исписанный карандашом, с лиловым пятном глины. Он читал его стоя, отнеся далеко от глаз.

Грохот близких разрывов заполнил село. В комнату вошел Серебряков, но генерал словно не замечал ничего, кроме драгоценного листка солдатской клятвы.

— Сейчас же в батальоны, в роты, размножить... прочитать...

— Товарищ генерал, — решился прервать Панфилова Серебряков, — обстановка осложнилась. Здесь оставаться вам небезопасно, и я прошу разрешения передислоцироваться на новое место.

— Передислоцироваться... отступить?.. — вдруг вскипел Панфилов и стремительно протянул начальнику штаба листок. — Нате, прочтите, вникните в каждое слово...