Собрание сочинений в пяти томах. Том второй. Дорога ветров

Двадцать шестое июня мы простояли в Цаган-Оломе, устраивая базу и распределяя грузы. «Дракон» и «Кулан» отправились в Улан-Батор с грузом коллекций, пустых бочек и лишнего снаряжения. Со мной, кроме «Волка», осталась только полуторка — «Олгой-Хорхой». Чтобы избежать убийственной дороги через Арахангай, я направил наши машины в Улан-Батор по южной дороге, через Баин-Хонгор и Убур-Хангай. Расчет был правильным — машины дошли легко и быстро. На Цаган-Оломской базе оставили Дурненкова и с ним одного рабочего — наиболее молодого и слабосильного. Дурненков приуныл. В самом деле, сидеть здесь и «куковать» на складе в почти пустом поселке, в девятистах пятидесяти километрах от Улан-Батора, было совсем не весело. Выяснив, что у какого-то из местных жителей имеется гармонь, Дурненков немного повеселел. Вечером, уже в темноте, после окончания всех работ шоферы решили купаться. Я сидел, покуривая козью ножку, и поджидал Новожилова, искавшего мочалку для купания. Внезапно сквозь тьму с реки донесся вопль, затем второй и невнятные испуганные крики. Сердце у меня заколотилось. Я представил, что кто-то тонет в быстрой реке, и бросился к берегу. Где-то впереди журчала река, и узкая полоска воды поблескивала в свете звезд совсем близко. Вдруг я полетел куда-то в темноту, тяжело брякнулся на песок и оказался у самой воды, скрытой береговой террасой. С нее-то и сверзился Вылежанин, растянув сухожилие на ноге, а затем я, отделавшийся более счастливо. В общем, наш «Волк» захромал и продолжал хромать до самого возвращения в Улан-Батор.

Рано утром двадцать седьмого июня мы направились по долине Дзабхана. Дорога вилась по ущельям и склонам холмов, потом отошла от реки и направилась поперек необыкновенно мрачной котловины. В ней стояли одинокие шатровидные останцы, а с юга высились конические горы с редкими полосами снега наверху. За длинным перевалом началась большая котловина — восточная оконечность Гуйсуин-Гоби («Гоби смерчей», «Вихревая Гоби»). У самого начала впадины находились развалины монастыря Могойн-хурэ («Змеиный монастырь») — целый город пустых стен и станция для проезжавших машин. От развалин монастыря через всю «Вихревую Гоби» виднелась огромная гора Цасту-Богдо («Снежная святая») в четыре тысячи двести двадцать пять метров абсолютной высоты. Ее снежный плоский купол как бы парил над затянутыми фиолетовой дымкой плохо различимыми темными склонами. Цасту-Богдо представляла собою форпост снеговых гигантов Монголии, выдвинутый далеко на юг, в область Гоби. К середине дня над горой собрался облачный покров и повис над ней неподвижной плоской тучей, так же как над Ихэ-Богдо.

«Вихревая Гоби»— это огромная, совершенно плоская и поразительно жаркая впадина. В центре котловины — остров страшных пухлых глин, и вообще вся подпочва этой Гоби — глинистая. Нигде ни признака воды, ни сухого русла. Только жаркие ветры гуляли, вздымая пыльные смерчи, на всем стокилометровом протяжении Гуйсуин-Гоби. Вдалеке на севере в тусклом мареве виднелись цепи гигантских барханов подвижных песков Монголын-Элисун — «Монгольские пески». Они казались палево-желтыми, словно накаленными на подножиях черного мелкосопочника.

Дорога здесь была хорошая, и машины неслись, отсчитывая безотрадные километры и приближаясь к концу этой жаркой пустыни. Обычная для монгольских дорог «гребенка», т. е. поперечные валики и выбоинки, заставляла нас вилять из стороны в сторону, выбирая менее тряские участки. Простора для езды здесь было много, и Вылежанин небрежно поворачивал руль, чему-то ухмыляясь про себя. В этом году он не отпустил бороды, и его узкое «староверческое» лицо не было столь представительным, как в прошлую экспедицию.

— Вспоминаете вчерашний полет с террасы? — осведомился я.

— Нет, я все думаю о вчерашнем разговоре. — Вылежанин подразумевал нашу вечернюю беседу. Я рассказывал, какие задачи стоят перед нами здесь и каких вымерших животных мы будем тут раскапывать.

— Так что же вас веселит? — заинтересовался я.

— Если кому сказать, куда едем и зачем! Вот, скажем, спросит кто-нибудь встречный. А ему так, по чистоте сердца, и ответить: в Хобдо за носорогами и за жирафами. Это будет правда? Правда! А от такой правды за сумасшедшего примут! В лучшем случае скажут — ну и брехун!

Я подумал, что если бы действительно без подробных разъяснений объявить, что мы едем добывать здесь носорогов, жирафов, мастодонтов, то, кроме смуты, такое сообщение ничего бы не вызвало. А ведь мы рассчитывали добыть именно эти породы животных, только ископаемых…