Собрание сочинений в семи томах. Том 1. Рассказы

Несколько позже этот огромный детина в спортивном костюме появился на станции; поджидая вечерний поезд, он расхаживал по перрону невзирая на дождь. Начальник станции пригласил его в зал ожидания, но незнакомец поднял воротник и промолчал. Немного погодя начальник подошел к нему сообщить, что поезд сегодня вообще не пойдет, поскольку на сорок пятом километре дождем подмыло скалу и засыпало путь. Тут верзила-незнакомец громко чертыхнулся и спросил, когда следующий поезд. «Примерно через сутки», — предположил начальник станции и прямо-таки испугался ярости и отчаяния, промелькнувших в глазах собеседника.

— Вы можете переночевать в местечке, — участливо посоветовал железнодорожник.

— Не ваша забота, — грубо оборвал его путешественник и ушел. Лица его не было видно, однако возникало странное и «мучительное» ощущение, «словно это было лицо человека, которому грозит смертельная опасность». (Показания начальника станции.)

Тот же иностранец объявился вечером в местном трактире, приказал протопить комнату и принести еду.

Спустя некоторое время трактирщик постучал к нему.

— Что такое? — испуганно вскрикнул гость.

— Вы не турист? — решился спросить трактирщик. — Я бы рекомендовал вам толкового возницу; его даже прозвали «С божьей помощью»; может, господин…

— Я подумаю, — ответил гость и захлопнул дверь. Однако тут же выскочил на лестницу и крикнул вслед: — Закажите мне этого извозчика на пять утра, на целый день.

— Рано утром он, стало быть, уехал; клиент был огромный, страшный, в туристском костюме, а лицо — как-то занавешено. «Мы все его боялись. И ходили здесь, внизу, как в воду опущенные». (Показания трактирщика.)

«Он стоял у окна, словно статуя, голова чуть ли не касалась потолка. Ничего не говорил, только хрипел. Не пойму, отчего меня вдруг разобрал страх». (Из допроса кельнера.)

— Ну, что теперь? — спросил Славик комиссара.

Комиссар пожал плечами, затем приказал позвать супругу извозчика «С божьей помощью», а сам погрузился в изучение карты окрестностей.

Славик все более приходил в замешательство. «Боже мой, — терзался он в мучительной тоске, — что же это за след, удивительно! Что тут приключилось? Неужели всего-навсего убийство? Непонятно. Бессмысленно. Поразительная нелепость».

Между тем комиссар допрашивал жену извозчика; она ни о чем не подозревала, и на всякий случай, руководствуясь нехитрым, чисто народным инстинктом, ото всего отпиралась. Пилбауэр спокойно изучал старый прейскурант, который нашел на окне.

«Все это непонятно и ужасно, — горевал Славик. — Свершилось нечто необъяснимое. Мы можем расследовать разыгравшуюся здесь трагедию, а все чего-то ждем. Ждем бесконечно…»

Над сонным, тупым полднем городишка непрерывной чередой тянулись тучи и барабанил непрекращавшийся, назойливый дождь. Через вымершую городскую площадь спешит комиссар — на телеграф. По водосточному желобу журчит вода, и Славику мерещится, будто аппарат Морзе выстукивает бесконечные и странные рапорты и приказы об аресте. Разобраться тут невозможно.

Дело выглядит все более будничным и запутанным. Славиком овладело угрюмое нетерпение. Поздно, уже поздно.

Наконец-то прибежал с телеграфа комиссар. Из соседнего городка только что телеграфировали, будто там в кабаке сидит возница «С божьей помощью», пьяный вдребезги; рассказывает посетителям, что утром вез какого-то верзилу, а тот всю дорогу прикрывал лицо платком и не вымолвил ни единого слова. Насмерть перепуганный извозчик не мог этого выдержать, высадил пассажира на полпути и удрал. Где это произошло — он понятия не имеет.

Теперь, по крайней мере, известно, в каком направлении искать. Словно соскальзывая с извивающейся ленты дороги, автомобиль комиссара помчался к ближайшему городку. У Славика не было критерия определения скорости. Лишь физическое ощущение страха, вроде позыва к плачу или тошноте, и тоскливое чувство, будто холодную струю воздуха через рот протолкнули в грудь, где она застряла меж мучительно трепещущих легких, — позволяли думать, что автомобиль мчится на предельной скорости. Уносимый этим движением, судорожно вцепившись в дверцы, Славик чувствовал, как в душе поднимаются два великих, примитивных и безотчетных чувства: восторг и ужас.

И вдруг — стоп! Взмах платка: «Остановитесь!» «Я узнал вашу машину, — торопливо произносит кто-то, — и как раз бегу за жандармами; у нас в „Святой Анежке“ стряслась беда». Утром туда вроде бы примчалась повозка с перепуганными лошадьми и без пассажира; за ним пешком приплелся какой-то гигант и, «словно мешок, рухнул на лавку», потом велел протопить комнату и заперся там. В полдень к нему постучали — спросить, не нужно ли чего. А он стал орать, дескать, сбросит всякого, кто вздумает подняться к нему наверх. И теперь все боятся. Он стоял на лестнице с обвязанной полотенцами головой и грозил собравшимся кулаком. Пришли лесники и тоже не знают, что делать; он наводит на всех безмерный ужас.