Собрание сочинений в семи томах. Том 1. Рассказы

— Эта тайна мучит меня с утра, — продолжал Славик, — всякая тайна — как задача, и уже поэтому я должен в ней разобраться. Меня не волнует — преступление это или не преступление; но интересно, почему все это так непостижимо? Уже поэтому я обязан идти по его следу.

— Пока мы его не схватим, — заметил комиссар.

— Да, вместо того чтоб разгадать тайну, — возразил Славик, — мы хотим дознаться, попросту — устроить допрос. Как раз это мне и не нравится. Весьма неинтеллигентно. Наверное, мы его поймаем, но в этом уже останется только грубая занимательность факта. А таинство — это область духа; любая загадка словно овеяна его дыханием. Лишь столкнувшись с тайной, человек ощущает в себе присутствие духа и чувствует трепет восторга и страх. Timor Dei —…Смятение духа. Материализм вообще обходится без таинства. Без страха. Без мужества испытать страх. Словом, я ждал более глубокого решения.

— У вас, наверное, нет с собой револьвера? — спросил комиссар.

— Нет, — раздраженно отозвался Славик.

— Жаль. У меня тоже.

— Вот видите, — не унимался Славик, — все это — сплошная романтика. Ночь! Горы! А ко всему прочему еще и револьвер! Кстати, мы сбились с пути. Как все это поверхностно!

— Нет, голубчик, вы не правы, — миролюбиво возразил комиссар, — мы, сыщики, конечно, никак не философы. Для нас это чисто техническая задача, дело практики. Но поверьте мне, всякая практическая деятельность издали выглядит романтично. А револьвер — всего лишь орудие труда, совершенно такое же, как клещи или плуг. К тому же с пути мы не сбились.

Они в молчании шагали вверх по неровной тропе, призрачно белевшей под темным пологом леса; она казалась ненастоящей и опережала их шаги, смутно, словно предчувствие.

— Вы ждали более глубокого решения? — внезапно раздался голос комиссара. — Но наше ремесло не признает проникновенных решений. Вероятно, можно сделать землю плодородной одной лишь молитвой, но с технической стороны это никуда не годится. Наверное, глубокие решения обеспечивают самый прямой и короткий путь, но технически они несостоятельны. По-видимому, можно разгадать преступление исключительно нравственным чувством, но интуиция — это любительщина. В романах все детективы обнаруживают крайнюю техническую несостоятельность. Слишком своеобразно, слишком изобретательно они работают. Их метода — метода преступников, а не детективов. Настоящий путь — иной.

— Какой?

— Социально отработанные приемы. Организация. Вы только посмотрите — ведь существует техника управления людьми, именно техника, поскольку с человеком обращаются как с неким инструментом. И тут наблюдается прогресс: то, что прежде было индивидуальным мастерством, делается техникой. Все, к чему бы мы ни прикоснулись, превращается в некий инструмент. В том числе человек. И вы тоже. И только тот, там, наверху, ускользает от нас.

— Бог?

— Нет, человек. Преступник, спасающийся бегством. И, значит, я — не что иное, как рука властей. Я ничего не решаю, я только сжимаю кулак, и чем сильнее я его сжимаю, тем больше осознаю в себе власть, которая осуществляется через меня. Я — только рука, пусть так, но я, по крайней мере, чувствую ту страшную и непреклонную силу, которая мною наносит удар, которая нынче ударит опять. Я чувствую силу закона.

Комиссар умолк; наступила ночь, и было тяжко подниматься вверх, пробираясь через корни и каменья. Они и впрямь потеряли тропку и вслепую взбирались по откосу, ломая мокрый, колючий кустарник, цепляясь за землю исцарапанными руками. Потом наткнулись на какой- то навес, под которым лесники, наверное, подкармливали лесных животных. Место не роскошное, но тут можно было хотя бы закурить посреди немолчного гула мокнувших под дождем гор… Среди необъятных просторов ночи шумели темные струи дождя; порой слышался треск сломанной ветки да изредка срывался вниз камень и летел, подскакивая, по склону, грохоча будто гигантскими сапогами; все остальные звуки поглощал непрерывный шум дождя.

Славик прислушивался к звукам с тоской человека, затерявшегося во всеобъемлющей и непроницаемой тьме, поглотившей мир. Комиссар, стоявший возле него, словно окаменел. Но вдруг по спине его пробежала слабая, словно электрическая дрожь; дрожь повторялась, все усиливаясь и делаясь продолжительнее; тело комиссара бил непрекращающийся судорожный озноб.

— Что с вами? — воскликнул Славик.

— Ничего, — стуча зубами, проговорил полицейский, — ничего… Только страх… Это сейчас пройдет! Сию минуту!

— Отчего вам страшно?

— Не могу понять… Верно, от всего того, что о нем наговорили… Я ведь не хотел об этом думать. Вы ничего подобного не испытываете?

— Нет. Только смятение духа.

— Нет, не то. Что-то хуже, страх… Я не вынесу!

— Пойдемте-ка лучше, — настаивал Славик, которому становилось не по себе.

— Сейчас… Вы идите вперед. Только тихо. Пошли!