Собрание сочинений в семи томах. Том 5. На Востоке

— Слушай, апда (друг)! Ты слушай, шельма, давай — шолоро — две. Одна лаканча (худо); два ая (хорошо).

Маньчжур мотает головой.

— Другой анда походи буду, — говорил солдат, — тот дает, а ты лаконча, свинья и т. д.

Солдат хлопотал о водке, покупал араки, которую маньчжуры продавали тихонько даже и в то время, когда она в Благовещенске была строго запрещена. Сняли запрещение — ярмарка необычайно оживилась. Солдаты наводнили ее. Водкой торговали и те, которые приезжали со сластями, и те, которые маклачили не идущей с рук пустяковиной. Солдат после тяжелых работ и поселенец из сырых землянок выносили выработанное и справедливо заслуженное право на водку при недостатке казенного спирта и пили скверную араку, не разбирая, что она продается в холодном виде, но пьется подогретой. Те и другие охотно и много пили маньчжурскую водку и покрякивали, и приговаривали: «Ая араки!» — хотя, в сущности, и без всякого сомнения эта была лаканча, лаканчее всяких подонков в винокуренных русских заводах.

В водке главная суть, смак и поддержка утлой, искусственной Благовещенской ярмарки. Покупают еще овсеца по малости для своих лошадок, у кого они есть, чиновники, да забирали буду для солдатского приварка и каши при недостатке запасов казенной крупы. Кое-когда брали зелень, солености и по малости иногда маньчжуры привозили замороженное мясо и чрезвычайно редко фазанов (этой и вообще всякой птицы в степных местах Амура очень много, да и не установился правильный лов и на них, как и на рыбу, которой кишит благодатный Амур). Но все привозное стояло в высокой цене; все нужно было покупать на серебро: серебро составляло редкость (присылали его понемногу, хотя и постановлено было выдавать чиновникам половину жалованья серебряной монетой). Маньчжуры на уступку брали и бумажки, но с таким расчетом, что за вещь, стоившую, по их соображению, два селебла (два серебряных рубля), просили три бумасеки (3 руб.).

Брали они и медную монету, предпочитая в ней старинные пятаки, рассчитывая получить сибирского чекана с сибирским гербом и с избытком серебра, отделять которое от меди тогда не умели. Но потом и на пятаки отошла честь, когда распознали маньчжуры, что они уже не те, и слухи, полученные из Кяхты и дошедшие к ним через весь Китай, неверны и запоздали.

Но вот начали маньчжуры учащеннее заглядывать в дома и вместо «мендо» говорить прямо:

— Бумасеки есть купи, бумасеки купи нету? — т. е. хочешь менять бумажки на серебро с четвертаком на рубль лажу — давай; не хочешь — я к другому зайду; и он меня разругает и прогонит; я к третьему и добьюсь-таки своего и найду человечка, который усмотрит выгоду и барышом не погнушается (завелись в Благовещенске и такие).

А забегали маньчжуры — значит, близко новолуние: ярмарке скоро конец и — слава богу! — она не столько полезна, сколько докучлива; не столько снабжает необходимым, сколько ненужными пустяками. И только маньчжуры остались в барышах и на этот раз вывезли малую толику русского серебра к себе безвозвратно, да заполучили мелкий барыш променщики, да солдаты по казармам раза три во время ярмарки были пьяны.

На этом замыкаются почти все наши взаимные отношения: других, по крайней мере, нам не указывали и сами мы не заметили. В Благовещенске даже язык международный плохо устанавливается, несмотря на обоюдную способность обоих народов к этому делу и несмотря на то, что в Маймачине он давно существует и помог там творить большие и крупные торговые операции (но об этом в следующей статье).

Скажем последнее наше слово.