Собрание сочинений в семи томах. Том 6. Рассказы, очерки, сказки

Это было вчера; сегодня мебель стоит уже у стен, и новосел, забравшись на стремянку, пытается вбить в стену костыль для картины. После трех звонких ударов молотка раздается один глухой. Новосел стукнул себя по пальцу. Затем отлетает кусок штукатурки и костыль со звоном падает на пол. Испробовав таким образом все стены, переехавший вызывает строителя и протестует против бесстыдной твердости кирпичей.

— Надо было взять американские костыли, — сухо говорит строитель; знает ведь, что заранее об этом не предупредил. Потом новосел пробует укрепить портьеры на бетонных траверсах или прибить зеркало, но проламывает дыру в стене. Когда же ему удается окончательно изуродовать свою квартиру, угодить себе молотком по голове и сломать стремянку, он наконец решает, что надо пригласить специалистов.

Теперь у него работают электрики, водопроводчики, каменщики, слесари, столяры, обойщики, полировщики и представители всех остальных профессий; новосел всем мешает, пытается украдкой что-нибудь сделать сам, но, испортив все, виновато отходит в сторону.

Весь дом гудит от стука, грохота, приколачивания и окриков; думаю, что эти постукивающие духи не что иное, как призраки бывших переселений.

Наступают, наконец, тихие сумерки, и тот, кто переехал, бросается в изнеможении в кресло. «Так, — думает он, — теперь я включу электричество и посмотрю, как все это у меня выглядит», — и поворачивает штепсель, — света нет. Он бегает по всей квартире и щелкает выключателями, но все напрасно. Тогда новосел мчится к ближайшему монтеру и тащит его на место стихийного бедствия. Но монтер только взглянул на какую-то дощечку в прихожей и говорит:

— Ну конечно, как же может гореть свет, если у вас нет еще счетчика.

В темноте — свечей тоже нет — пробирается тот, кто переехал, к своей постели.

Помоги ему бог, завтра он будет вынимать из ящиков книги.

1925

Насморк © перевод В. Петровой

Однажды утром ты просыпаешься, с тобой творится что-то неладное, немного болит голова, ломит поясницу, першит в горле и свербит глубоко в носу, — в общем, ничего страшного, но тем не менее ты целый день без причины раздражен и, сам не зная почему, ругаешь всех подряд. А к вечеру на тебя наваливается стопудовая тяжесть, суставы становятся мягкими, мышцы дряблыми, будто тряпочными, ты вдруг неистово чихаешь раз двадцать кряду — и пошло! Со слезящимися глазами, в шлепанцах, сидит этот комочек человеческого горя у печки, жалкий и мокроносый, кряхтит, пьет какой-то чай, чихает, кашляет, по комнате передвигается с опаской, избегает людей; его знобит, голова раскалывается, и вообще это вовсе не голова, а тяжелый шар, руки-ноги словно перебитые, под носом платок, вид страшный. Всяк, кто увидит этого беднягу, удались незаметно на цыпочках, ибо буйная и здоровая твоя веселость для него невыносима, он жаждет одиночества, покоя и сухих носовых платков. Он хотел бы сорвать с себя голову и повесить ее сушить на печку, хотел бы разобрать на части свое поруганное тело и устроить каждую часть в отдельности, он хотел бы… хотел бы… Ах, если б он знал, чего он хочет! Если б хоть что-то было достойно его желания! Если б где-нибудь во всей вселенной нашлось что-нибудь теплое и ласковое, что принесло бы его несчастной, тяжелой голове и покой, и забвенье! Уснуть? Да, если б не эти нелепые, кошмарные сны! Раскладывать пасьянс? Да, но разве он выйдет! Читать? Да, но что? И тут это жалкое подобие человека поднимается и, пошатываясь, плетется к своей библиотеке.

О, библиотека, пестрая библиотека с тысячью корешков, хочу отыскать в тебе книгу, которая утешила бы меня, несчастного.

Э, нет, тебя, книга толстая и назидательная, мне сегодня не одолеть, ибо ум мой скуден и туп. Мне хотелось бы читать такое, что не станет напоминать о моей тупости и непонятливости, что-нибудь легкое, увлекательное, забавное… Фу, юморески, прочь с моих глаз, сегодня ваше вульгарное ехидство несносно, ведь вы превращаете и без того жалкого, обиженного судьбой человека в мишень для издевок, а я и сам обойден судьбой, и не мне наслаждаться сознанием того, как мы, несчастные люди, можем быть смешны и отданы на поругание.

Может быть, ты, героический роман, уведешь меня в те далекие века, в те эпические времена, когда не было насморка и здоровые, великолепные мужи пронзали жалкого соперника шпагой быстрее, чем я вытру нос? Нет, рука, протянутая к героической книге, бессильно опускается, сегодня я не поверю в блестящие и великие подвиги, человек — существо слабое и маленькое, униженное и миролюбивое… Нет, не лезьте ко мне сегодня с доблестью и честью, со страстями роковыми и ореолом славы! Идите прочь с любовными переживаниями и опьяняющим лобзаньем царственной красавицы; разве человек с мокрым платком под носом может думать о чем-либо подобном?