Собрание сочинений в шести томах. т.6

Несколько дней бесстрашно бродил я по местам детства и юности… ни о чем не думая, просто радовался, что хватит с меня блужданий, и, между прочим, точно так же тосковал в Москве по Италии, как тосковал, скажем, по Нескучному, по Воробьевке в Риме, в парке виллы Боргезе, или на холмах Тосканы… конечно же начинало колотиться сердце при мыслях о встрече с Г.П…… но ни разу не подумал насчет рвануть с ней однажды на дачу… не по мне было бы лгать Михал Адамычу… да и западло – не отходя от кассы своей драмы, требовать у судьбы, как у кассирши, сдачу.

Разбудил меня однажды поутрянке жуткий, непереносимо ужасающий вой Опса… выл он, не переставая и не реагируя на всяческие успокоения, царапая лапами кожаную, как в доме маршальского одного внука, обивку двери, требуя, чтоб выпустили его неизвестно куда и зачем… то и дело внезапно забирался под кровать Г.П., где снова то выл, то горестно повизгивал.

Писателю же я строжайше запретил орать на воющего пса, пинать ногами и шлепать грязной тапочкой по драгоценной носопырке, но почаще вспоминать о благородстве ее происхождения.

Но Опс так продолжал выть, что начали стягиваться над душою тучи тягостной тревоги, все сильней и сильней сжимавшей сердце… ни ее, ни Опса ничем и никак нельзя было унять… я уж решил, что обкормил обжору «докторской» и жирной бужениной… попытался выискать в телефонной книге адрес ближайшего ветеринара… вдруг слышу сдавленный стон, потом грохот чьего-то падения… подумал о писателе, дожравшемся водяры до удара… поспешил к нему с Опсом… в огромном ихнем холле включен был ящик… возле него валялся Котя, ртом хватая воздух и руку к сердцу приложив… волоку его на диван… одновременно прислушиваясь к голосу ведущей, раздражаюсь от того, что ни черта не понимаю, возможно, отказываюсь понимать, о чем она там вещает… укладываю Котю поудобней, сую ему под язык колесико нитроглицерина, всегда который таскал он с собою… увеличиваю звук… никогда не смог бы описать чувство человека, не верящего ни глазам своим, ни ушам, – не нашел бы для этого слов… потому что страшней реальности, запечатленной пронырливым телеоператором, – могу поклясться, не встречал я ни в прозе великих писателей, ни в поэзии гениев словесности… теперь знаю, что и живым, и мертвым людям иногда не до искусства: оно перестает существовать, сникнув перед ужасами действительности, тайнами жизни и смерти…

«…скорей всего, заказной расстрел известного банкира и его жены произошел ранним утром при их выходе из бронированного «майбаха»… возвращение из поездки по злачным местам Лазурного побережья оказалось завершительным для жизни обоих… смерть четы была практически мгновенной… операция «Перехват», чье название скорей уж подходит не милицейской организации, а придорожной забегаловке, продолжает с тем же успехом «перехватывать» на ходу совместно с Прокуратурой России… руководителям силовых служб необходимо поставить во главу их захламленных углов общую проблему неверно воспринимаемого духа времени, следствиями чего и являются эксцессы, сопутствующие переделкам собственности, в свою очередь, безусловно, связанные с радикальными реформами рынков сбыта и банковских центров финансирования перестройки… дело взято под наблюдение аппарата президента… оставайтесь с нами».

Видит бог, если б убитые, ожив, услышали сию стандартную, привычно прикидывающуюся чистосердечной фразку «оставайтесь с нами», я б за их воскрешенье отдал ногу, руку, саму жизнь, потому что в тот момент перестала она для меня существовать… если б не бедственное состояние Коти, я так и стоял бы, и стоял, остолбенело уставившись в идиотскую рекламу крутого бюро похоронных услуг «ПП»… это была действительно политкорректная аббревиатура «Последнего Пути» – богатой, процветающей фирмы, обслуживавшей скончавшихся и заваленных VIPов… кстати, шикарные по крутым людям поминки профессиональные лизоблюды СМИ так и называли ВИПивками… что-то же надо было делать… бухой в сосиску писатель оказался нерастрясаемым… Котя валялся без сознания, но сердце его, слава богу, трепетало, пульс еле-еле, но все-таки прослушивался… так и не вырубив к чертовой матери ящик, положил Коте под язык еще одно колесико нитроглицерина… никакого действия… вероятно, спасительное лекарство пережило срок годности, подобно Советской власти и Системе… я бросился за коньяком, влил грамм тридцать в рот… на этот раз подействовало… Котя ожил, открыл глаза… застыло в них невольное понимание необратимости случившегося с самым близким существом на свете, с матерью, да с отчимом, посчастливилось ей с которым сблизиться… показалось, что Котя сжался если не до точки, то до запятой с хвостиком, которой и был он до мгновения зачатия, – так же, как каждое из живых существ…