Собрание сочинений в шести томах. Том 2

Массивная, приземистая, сутулая от той огромной силы, которую она выражала, фигура эта представляла таинственное существо, одинаково близкое и к человеку и к зверю, с высоким человечьим лбом и тяжёлой, срезанной у подбородка обезьяньей челюстью. В руках этого существа была зажата дубина, не та бутафорская, похожая на восклицательный знак палка, которая рисуется в старых изданиях «Айвенго» или «Робинзона Крузо», а настоящая, выломанная в лесу, кривая и грубая коряга с торчащими в разные стороны корнями и содранной корой. Оно скалило зубы, и на лице его, грубом и угловатом, как у всякой обезьяны, было множество складок и морщин. Нечеловечески подвижное лицо было у этого свирепого чудовища. Но разрез глаз был прямой, широкий, и поэтому глаза казались скорбными, человеческими, а высокий, выпуклый лоб и совсем не подходил к горильей гримасе нижней части лица.

Это была статуя таинственного пильтдаунского человека, в существовании которого отец, как и большинство учёных, сомневался и которого поэтому не ввёл в свою коллекцию антропоидов.

Дядя долго и внимательно смотрел на чудовище, и я никак не мог понять выражения его лица.

— Да, — сказал он наконец, — ведь вот же существует эта помесь обезьяны с человеком, и никто ничего не говорит, а когда я хотел... — Он не договорил и снова взял меня за руку. — Ну, ладно уж, идём. Что ж поделать, оно, пожалуй, и лучше, что вышло так. Учёным сейчас быть... Ой, нехорошо быть сейчас учёным! Таким учёным, как твой отец, особенно.

Подарок моего дяди был разложен на двух креслах.

Сознаюсь, что, увидев его, я просто обомлел от восторга.

Во-первых, это были блестящие рыцарские доспехи, во-вторых, шлем с массивными бычьими рогами и, в-третьих, пистолет «монтекристо» в роскошном кожаном футляре. Около него лежала коробка с патронами. Разве мог я от кого-нибудь ожидать такой подарок! Верно, отец мне постоянно покупал то книги с раскрашенными картинками, то умных заводных жуков, которые ползали по столу и, дойдя до самого края, послушно поворачивали обратно. Один раз он привёз мне даже целую железную дорогу с двумя паровозами, разноцветным составом поездов, семафорами и станцией, но всё это было не то, не то и не то! Пока я, окаменев от восхищения, смотрел на это богатство, дядя снял доспехи со стула и стал их надевать на меня. Шлем с рогами был немного велик, но дядя подложил под него свёрнутый кусок бумаги, и он стал как раз.

— Вот, — сказал он, отходя в сторону, чтоб лучше разглядеть меня.

Я сверкал, как рыба, только что вытащенная из воды.

— Настоящий Арминий в Тевтобургском лесу! Иди покажись маме.

На лестнице меня встретил отец. Он осмотрел меня с ног до головы, сказал: «Хорошо, очень хорошо», — и за руку потащил к матери.

Мать сидела около зеркала и, надев на руку чулок, штопала его пятку. Услышав бряцание моих доспехов, — отец потащил меня за руку, и я звенел, как гремучая змея, — она подняла голову и всплеснула руками.

— Боже мой! — сказала она восхищённо. — Неужели это тебе всё привёз дядя?!

Отец сорвал с меня шлем и бросил его в угол.

— Тебя это восхищает? — спросил он свирепо.

Я робко посмотрел на суровое его лицо, дрожащую нижнюю челюсть признак самого страшного гнева — и захныкал. Он толкнул меня, тогда я нарочно упал на пол и заревел уже во всё горло.

Мать бросила чулок и подошла к отцу.

— Что это, Леон? — сказала она с неудовольствием. — Ведь мы с тобой, кажется, договорились обо всём? Ребёнок совсем не должен знать твоих настроений. Такой чудный подарок — и вдруг ты...

— А? Чудный?! — закричал отец в полной ярости. — Посмотри, посмотри хорошенько, — ты найдёшь на нём свастику! И вот, заявляю тебе, я не позволю...

— Да тише, тише, ради Бога! — сказала мать, страдальчески морщась, и дотронулась пальцем до виска. — Господи, как ты кричишь! Там же есть люди!

— Так пусть они слышат и знают, что я им не позволю уродовать моего сына! Выбросить, немедленно выбросить, — приказал он, — всё это барахло! А ты... — он потянул меня за руку, — ты вставай! Ишь Арминий из Тевтобургского леса. Ещё мал, чтобы носить эти разбойничьи бляхи с пауками. Вот закроешь мне глаза, и тогда...

— Господи! — сказала мать, гладя меня по голове, — я ревел, уткнувшись ей в колени. — Ну, скажи, что может понимать ребёнок? Да и я-то толком ничего не понимаю. Ну, шлем, ну, рыцарские доспехи...

— Рыцарские доспехи! — зло ухмыльнулся он. — Да, доспехи рыцаря с большой дороги.

— Леон... — начала мать.

— Берта! — вдруг взмолился отец голосом мягким и дрожащим от обузданной ярости. — Берта, ты же всё-таки жена историка, уж не показывай так явно-то, явно-то своё азбучное невежество! Это одежда древнетевтонских воинов времён Тацита. Теперь в нацистской Германии, где воскресили культ языческого бога Тора, их дурачки пляшут вокруг его рогатого идола. И вот эта идиотская жестянка с коровьими рогами, — он злобно щёлкнул по шлему, их священная эмблема. И знаешь, что я тебе скажу. Пусть наша религия как угодно плоха, но я никогда не променяю Христа на Тора. И если ты не хочешь скандала, большого скандала...