Собрание сочинений в шести томах. Том 2

«Я писал про ловушку: „идиотская и нелепая“. Так оно и было. Однажды секретарь доложил мне, что с личным письмом от „Медведя“ ко мне пришла женщина. Было три часа ночи, и я приказал уже вызвать автомобиль. Тем не менее я задержался и письмо прочёл. Оно, несомненно, было написано „Медведем“ и имело номера схожие с теми, которые стояли на его переписке. Внизу был оттиск его печати. Я прочёл его до конца и увидел, что ничего существенного в нём нет, речь шла о каком-то заложнике, — тем не менее я принял посетительницу. Меня поразило, что она была одета очень провинциально с изысканностью мещанки, так, как полагается одеваться всем просительницам. Даже чёрная вуаль и та была на ней. Потом я подумал, что у „Медведя“ вообще вкус неважный, и больше думать об этом не стал. Утверждаю с полной ответственностью: я уже понимал, что ввязываюсь в скучную и, по-видимому, совершенно бесполезную историю. Тем не менее я предложил ей сесть и изложить существо дела. Она воскликнула: „О, спасибо!“ — и продолжала стоять. Тогда я сказал ей довольно резко, что мне неудобно так смотреть на неё снизу вверх, она села, и я мог разглядеть её как следует. Ей было лет около двадцати двух, никак не больше, у неё была великолепная матовая кожа, очень гладкая и мягкая, чёрные и несколько косо, по-кошачьему, расставленные глаза. Вот это я сразу заметил, а потом забыл, — а забывать-то, оказывается, и не следовало. У неё было жёсткое выражение лица, а когда она заговорила со мной, то меня так и резанул её голос, ясный и резкий. Ах, зачем я не обратил на это внимания тогда!» Рука Курцера безостановочно бегала по бумаге. Он покусывал побелевшие губы, а замазки во рту набиралось всё больше и больше, в голове начинало звенеть, но он всё-таки был доволен. Наконец-то он нашёл в себе мужество написать ясно и прямо о том, что давило его почти физически. С этой женщиной он прожил два дня. Он не был трусом. Даже в секретных бумагах министерства внутренних дел и государственной тайной полиции, когда речь заходила о ней, всегда отмечалось особо, что только мужество и самообладание наместника сохранило ему жизнь и дало возможность задержать преступницу. Впрочем, это была дешёвая победа. Она сумела как-то отравиться до прихода охраны. Итак, Мужество и Самообладание. Он чувствовал его в себе всё меньше и меньше. И серьёзно думал, что вряд ли теперь заслужит похвалы гестапо. Главное, если бы хотя опасность была открытая, ясная, лобовая, а то ведь всё скрывалось в тумане. Теперь он писал о том, что письмо оказалось поддельным, а сама она успела отравиться и умерла около него, на ковре. Нити оборвались. Враг показал на минуту своё страшное лицо, своё почти сверхъестественное всемогущество и ушёл в воздух, стал уэллсовским невидимкой, дал ему ещё какой-то срок, — а какой? Кто же это знает?

«Мне до сих пор непонятно, почему она не воспользовалась револьвером, — писал Курцер. — Полицейская ссылка на то, что выстрел привлёк бы внимание служащих и охраны, явно несостоятельна. Она отлично знала, что в вилле никого не было, кроме старых слуг, не смевших подниматься наверх без особого на то сигнала. Кроме того, в кабинете за стеной находился сообщник, личность которого так и осталась невыясненной. В эту ночь, как выяснилось впоследствии, были пересняты все главнейшие документы, находящиеся в моём сейфе, в том числе... — Эти слова и следующие за ними четыре строчки были тщательно зачёркнуты. — Вообще же я думаю — разгадка в том, что она была очень жестокой. Однажды ночью я проснулся от того, что около меня никого нет. Я поднял голову и увидел — на столе горит настольная лампа, лежит её раскрытый портсигар, а её в комнате нет. Через открытую дверь я увидел она стоит на балконе и, заложив за затылок обе руки, смотрит на луну, и только что я хотел её окликнуть, как вдруг она быстро обернулась, посмотрела на меня и пошла. Походка её была бесшумной, кошачьей, такой, какой она никогда не ходила днём.