Собрание стихотворений

                        11

^{311}А жаль, что Бог со мной не совещался.
Я б той же глине лучший дал закал,
чтоб свет любви ни в ком не иссякал,
чтоб день труда веселием венчался.

Немало крови вылизал шакал.

Наш мир — дитя, он только лишь начался.
Ему поменьше б горя да начальства,
уж разве б так он в гору зашагал.

Проснется смех, забудутся обиды,

и всех живых на праздник позовут.
А кто в земле, замученный, убитый,

те никогда уже не оживут?

Не мучь ума и счастьем не смущайся:
душой и кровью плачено за счастье.

1957, 1990-е

Сонеты Любимой (1969–1975, 1993) {312}

                          1

^{313}Как властен в нас бессмысленного зов,
как страшен грех российского развала.
Под ним нагнулись чаши всех весов,
и соль земли его добром назвала.

Безбожной бурей выплеснут из вала,

мир начинался голенький с азов.
Как Страшный суд, в нем шел отсев отцов:
духовность гибла, низость выживала.

Когда бы знал, никто б не стал рождаться

в позорный век позорного гражданства
с живой душой под мертвою стопой.

Рай нашей жизни хрупок и громоздок.

Страх духом стал. Ложь подменила воздух.
В такой-то век я встретился с тобой.

                      2

^{314}Не спрашивай, что было до тебя.
То был лишь сон, давно забыл его я.
По кругу зла под ружьями конвоя
нас нежил век, терзая и губя.

От наших мук в лесах седела хвоя,

хватал мороз, дыхание клубя.
В глуби меня угасло все живое,
безвольный дух в печали погребя.

В том страшном сне, минутная, как милость,

чуть видно ты, неведомая, снилась.
Я оживал, в других твой свет любя.

И сам воскрес, и душу вынес к полдню,

и все забыл, и ничего не помню.
Не спрашивай, что было до тебя.

                         3

^{315}У явного злодейства счет двойной,
проливший кровь будь первым наготове:
звереет боль, и собранные брови
грозят насилью мстительной войной.

И Вечности не жаль отмщенной крови.

Но ложь страшна бескровною виной.
Ей нет суда. Поймай ее на слове.
Всем хорошо, все сыты тишиной.

Добрей петля и милосердней нож.

Не плоть, а души убивает ложь,
до смерти в совесть всосанная с детства.

Словесомолы, неучи, ханжи,

мы — тени тел, приникшие ко лжи,
и множим ложь в ужасное наследство.

                     4

^{316}За чашей бед вкусил и чашу срама.
Я жил на воле, нем и безымян.
У ног моих раскручивалась яма,
и дни мои засасывал туман.

Пятнадцать лет тянулся мой роман

с идеей лживой. Жалко и упрямо
я мнил себя привратником у храма,
чей бог — вражда, насилье и обман.

Пятнадцать лет я веровал в народ,

забыв про то, что он ворует, врет,
стращает жизнью нищенски-утробной.

Был стыд прозренья вызовом судьбе,

и я, не смея думать о тебе,
живой молил о милости загробной.