Собрание стихотворений

Подобно углю, что, истекши жаром,
Холодной опыляется золой, –
Певец Давид скрывает пеленой
Плеча, не опаленные загаром.

На ноги тянет теплые меха,

Велит жаровни разожечь у ложа,
Но старческая леденеет кожа,
И сердца жизнь — неслышимо тиха.

Но в жаркий полумрак опочивальни,

В дыхание сандаловых углей
Вдруг вбрызгивается простор полей,
Полынный, пряный дух долины дальней:

Безропотна, испуганна, проста,

Суннамитянка входит Ависага.
Плывет очей сапфировая влага,
И рдеет смуглой кожи теплота.

И душное откинув покрывало,

Скрываючи томленье и испуг,
Она сплетением горячих рук
Царя больную грудь опеленала.

И к ней прильнувши грудью золотой,

Над мглой царевых глаз клоня ресницы,
Сияла теплым взглядом кобылицы
И дрожью мышц передавала зной.

И греющее было сладко бремя,

И оживленный призывает царь
Начальника певцов и хор, как встарь,
Ладонью прикрывает лоб и темя.

И — огненосный пенится псалом,

Как смоквы зрелые, спадают звуки.
В них клокотание последней муки,
Последней радости свежащий гром.

А Ависага простирает взоры,

Не слушает великого певца:
Пред нею солнце, солнце без конца
И знойные ее родные горы.

Экклезиаст

Закат отбагровел над серой грудой гор,
Но темным пурпуром еще пылают ткани,
И цепенеет кедр, тоскуя о Ливане,
В заемном пламени свой вычертя узор.

И черноугольный вперяя в стену взор,

Великолепный царь, к вискам прижавши
                                    длани,
Вновь вержет на весы движенья, споры,
                                     брани
И сдавленно хулит свой с Б-гом договор.

Раздавлен мудростью, всеведеньем

                           проклятым,
Он, в жертву отданный плодам
                            и ароматам,
Где тление и смерть свой взбороздили след, –

Свой дух сжигает он и горькой дышит гарью

— Тростник! Светильники! — и нежной
                                киноварью
Чертит на хартии: Все суета сует.

Разрушение

Кровь стала сгустками от жажды
                        воспаленной.
Иссохшая гортань не пропускала хлеб.
И город царственный весь превратился
                                    в склеп.
И в знойных улицах клубился пар зловонный.

И вот — задавлены. Искромсаны колонны,

И покоренный царь под иглами ослеп,
И победители, как по пшенице цеп,
Прошли по всей стране грозою
                          исступленной.

Из чаши жертвенной поили лошадей,

Издрали мантии для седел и вожжей,
И Летопись Царей навек запечатлели.

Минувшим, небылым святая стала быль.

Но в Раме выжженной восплакала Рахиль,
И те рыдания сквозь время пролетели.

Кровь Захарии