Встало утро сухо-золотое.Дальние леса заголубели.На буланом склоне КарадагаБелой тучкой заклубились козы.А всю ночь мне виделись могилы,Кипарисы в зелени медяной,Кровь заката, грузное надгробье,И мое лицо на барельефе.А потом привиделось венчанье.В церкви пол был зеркалом проложен,И моей невесты отраженьеЯхонтами алыми пылало.А когда нам свечи засветилиИ венцы над головами вздели, –Почернели яхонты, погасли,Обагрились высохшею кровью.Я проснулся долго до рассвета,Холодел в блуждающей тревоге,А потом открыл святую книгу,Вышло Откровенье Иоанна.Тут и встало золотое утро,И леса вновь родились в долинах,И на росном склоне КарадагаБелым облачком повисли козы.Я и взял мой посох кизиловый,Винограду, яблоков и вышел,Откровенье защитив от ветраГрубым камнем с берега морского.
1918
ЭККЛЕЗИАСТ
Закат отбагровел над серой грудой гор,Но темным пурпуром еще пылают ткани,И цепенеет кедр, тоскуя о Ливане,В заемном пламени свой вычертя узор.И, черноугольный вперяя в стену взор,Великолепный царь, к вискам прижавши длани,Вновь вержет на весы движенья, споры, браниИ сдавленно хулит свой с Богом договор.Раздавлен мудростью, всеведеньем проклятым,Он, в жертву отданный плодам и ароматам,Где тление и смерть свой взбороздили след, –Свой дух сжигает он и горькой дышит гарью.— Тростник! Светильники! — и нежной киноварьюЧертит на хартии: Всё суета сует.
1918 (?)
СПИНОЗА
Они рассеяны. И тихий АмстердамДоброжелательно отвел им два квартала,И желтая вода отточного каналаВ себе удвоила их небогатый храм.Растя презрение к неверным племенамИ в сердце бередя невынутое жало,Их боль извечная им руки спеленалаИ быть едиными им повелела там.А нежный их мудрец не почитает Тору,С эпикурейцами он предается споруИ в час, когда горят светильники суббот,Он, наклонясь к столу, шлифует чечевицыИль мыслит о судьбе и далее ведетТрактата грешного безумные страницы.