Так умирают. Широкая мокрая площадь;Небо, как будто Некрасов, слезливо и тускло;Очередь в троллейбус; ветер подолы полощет;Толстый портфель избугрился под мышкой, как мускул.Где-то далеко колотит в комод канонада.Это привычно, хотя до сих пор неуютно.Долгая очередь. Мне же на лекцию надо!..Небо, как Надсон: фальшиво, слезливо и мутно.Посвист и фырканье в дымной выси над Музеем;Видно, идет самолет с неисправным мотором;Мы равнодушно на мутную влагу глазеем,Мы… вдруг удар!.. и сверкающий столб!.. на котором!..В спину ладонью толкнуло громадной и слабой;Под носом радуги в мокром асфальте играют;Толстый портфель мой по слякоти шлепает жабой;Рядом — безглавая женщина… Так умирают.Так умирают. Холодная синяя ванна.Женщина моет меня, мне не стыдно ни капли;Бритва тупая дерет мне затылок, и — странно –Кажутся вкусными мыльные синие кафли.Дальше меня по стеклянным ведут коридорам;Зябко в халатике из голубой бумазейки;Комната, койка; я под одеялом, в которомБыстро бегут к пояснице горячие змейки.Я понимаю: я болен, и очень серьезно;Скоро ль вернусь я к моим стиховым теоремам?Я умираю, — и тут разговаривать поздно…Синие кафли… как вафли… с фисташковым кремом…Мне говорят: вы неделю без пульса лежали.Мне улыбается Нинка, мне дверь отпирают.Синее небо! Прозрачные горные дали!Значит, не умер я? Странно! Ведь так умирают.
19. XI.1942
АЛАМЕДИНКА
Ирине Бах
Чую сквозь носок ботинкаПерегретой гальки зной,И гремит АламединкаПо камням голубизной.Хлещет с горного отрога,Быстротой обострена,Ледяная недотрога,Кружевная быстрина.И от края и до краяСтелет пену на песке,Крупным гравием играя,Как горошиной в свистке.Гравий млеет в пленке пенной,Громоздясь на рубежеМиньятюрною моренойПестроцветного драже.А вдали сквозит в туманеНевесомый горный кряж,Как былых декалькоманийУмирающий мираж.