Собрание стихотворений и поэм

Глаза такие на меня глядели С многофигурных росписей настенных, С неповторимых многоцветных фресок, Запечатлевших время и народ.

У города Чечен-Итца´, где горы Остроконечны, словно пирамиды, Мне говорит мой меднолицый спутник: «Возможно, я ровесник этих гор…»

Мы освежились влагой родниковой, Прохладой заповедною омылись. Мне кажется и впрямь тысячелетним Индеец, продолжающий рассказ:

– …Но, может быть, я в Азии родился, Откуда через Беринговы воды, В ту пору не имевшие названья, Привел я соплеменников сюда.

Тут златокожие Адам и Ева Все начинали сызнова, средь этих Песков и скал и кактусов колючих Они, а не прославленный Колумб.

Я говорю от имени сошедших На здешний берег, я – извечный голос Переселенцев, что во время оно Вдохнули жизнь в безлюдный континент.

Здесь до меня все было безымянно – Пространства суши и просторы неба. Я дал названья рекам и вершинам, Созвездиям придумал имена.

Мне стали домом дикие ущелья, Служили кровом пальмовые листья, Потом вигвамы я воздвиг, и храмы, И пирамиды мощные вознес.

А календарь мой солнечный! Вздымаясь По лестнице, следи за ходом тени, Которую отбрасывают четко Ступени месяцев, недель и дней.

Я – Циолковский древности. Я космос Хотел постигнуть. Я добром засеял И землю, и заоблачные выси, Не ведая, что где-то зреет зло.

Язык, что мною создан для общенья, Был продиктован красотою мира, Сияньем дня, мерцаньем звездной ночи, Не знал он слов – «Тюрьма, насилье, казнь».

Я не давал воинственных названий Ни поселениям, ни нашим детям. Красавицу я называл Звездою, Выносливого юношу – Скалой.

Мы щедрому давали имя Море, Мы кроткую Голубкой называли, Мы нарекали статного Бамбуком, Именовали зоркого Орлом.

О, в чем я провинился перед небом? Я создал письмена не для приказов, Не для угроз и подлых анонимок – Для мудрости, согласья и любви.

Я был миролюбивым и пытливым, Не ведал я порохового дыма, Не знал я огнестрельного оружья, Покуда к нам пираты не пришли.

У нас такой порядок был когда-то: Коль два соседа затевали ссору, Они поврозь в чащобу уходили, Чтоб ярость одиночеством гасить.

Друг другу приходили мы на помощь, Как и у вас в Цада, в ауле горном, Когда вигвам возводят или саклю, Являются соседи подсобить.

Не знали мы дверей, замков, засовов, Не знали воровства и лихоимства, Покуда не подверглись нападенью Армад, несущих смерть и грабежи…

2

…Глаза у провожатого сверкают, Как у людей, написанных Риверой, Индеец говорит о непокорном, Огнеупорном племени своем.

Его земля, подобно птице Феникс, Неоднократно превращалась в пепел И вновь необоримо возникала Из праха, из развалин и золы.

Иссушенная зноем и ветрами, Истерзанная волнами нашествий, Она все тем же солнцем исцелялась И звонкой родниковою водой.

Внимаю гиду, глубже постигая Все то, что гибло здесь и возрождалось, Все то, что создавало племя майя, Все то, что время сохранило нам.

Слепа стихия. Но лишь в малой мере Причастна к разрушеньям и утратам. Тут первым делом зрячие старались – Налетчики, захватчики, враги.

Акрополи индейские исчезли, Разрушены дворцы и мавзолеи, Повалены столбы с резьбой узорной, Зияют раны в теле пирамид.

Вот храм Дождя, храм Солнца. По соседству Храм Кукурузы… Средь камней священных Хозяйничают юркие мангусты, Растут колючки, прячется змея.

У нас в Аварии живет преданье О подвигах отважного Сурхая. Защитник наших гор, в боях с врагами Лишился богатырь обеих рук.

О нем я вспомнил в Мексике, увидев Ряды безруких, безголовых статуй. В чем провинились каменные люди? Кем были изувечены они?

Тут, если землю чуть копнешь, отыщешь Те памятные головы и руки, Что до сих пор свидетельствуют громко О давней незабывшейся беде.

Следы заморских пуль, огня и злобы, Следы на всем, что было не под силу С собою увезти в глубоких трюмах Грабителям, орудовавшим тут.

3

…Мой гид, изображенный многократно Нетленной кистью мастера Риверы, Рассказ неторопливый продолжая, Ведет меня дорогою отцов.

Мы на высокую скалу восходим, Внизу под нами озеро синеет, А в нем когда-то девушек топили, Как повелел жестокий Бог Дождя.

С вершины, сквозь прозрачный полог влаги Мы видим статую на дне озерном, Мы видим бога, лик его зеленый, Нахмуренное черное чело.

Когда земля от засухи стонала, Подводный повелитель гроз и ливней Ждал новых жертв – и, чтоб его задобрить, Красавицы покорно шли ко дну.

Их щедро обряжали, как на свадьбу, Травой умащивали благовонной, На шею надевали бриллианты, Златою цепью украшали грудь.

Невеста в бусах, в серьгах, в ожерельях Летела со скалы звездой падучей… На гибком стане пояс из ракушек Развяжет не жених, а хищный бог.

И юноши, что из-под лапы тигра Цветок срывали для своей любимой, Глядели на избранниц обреченных В бессильном горе, в страхе вековом.

Я слушаю печальное преданье, Взираю на озерные просторы, Как глубока подводная могила, Как до сих пор покорна и тиха!

Я спрашиваю старика: – А много ль На дне лежит и серебра и злата? Несметные сокровища, пожалуй, Хранятся в изумрудной кладовой?

– О нет, – в ответ я слышу, – не осталось Здесь ничего… Разорена могила. Почуяв запах жертвенного клада, Сюда явился северный сосед.