С ума сошла роща.Переезжает роща.Деревья взволнованы,они кричат:«Едем!Со всеми манатками,с гусеницами мохнатыми,с росою позванивающей,с жуком-короедом,с божьими коровками,с паутинной проседью…Давайте в кузове машинприсядем по традиции…А потом подымемся.А потом тронемся…Ну а как — с птицами?Как же быть с птицами?Прилетят птицыголубыми клиньями.Над землей забьетсяудивленный плеск…Покружат, потужат,разведут крыльями.Внизу вместо рощи —голая плешь…»А в коридоре поезда,в коридоре поездаслышно, как колесаразговор ведут…Мы едем,мы едем,хотя нам тоже боязно:вдруг прилетят радостии насне найдут?
Назым
А у Назыма был голос протяжный.Руки добрыебыли у Назыма.У Назыма был характер бродяжий,а в глазах былавеселая сила.Что любил он?Он любил час, в которыйможно лишь необъяснимо проснуться.И увидеть город — странный, готовыйот мальчишеского солнцазадохнуться.Он с друзьями любил за стол усесться,смаковалвина грузинского терпкость.Говорил:«Пью за врачей!За то, что се́рдца —пусть обычного —они не могутсделать…»Только разве он бы смог жить с обычным?Нет!Конечно, не смог бы.Это ж ясно…Он любил погарцевать в тосте пышном.Он придумывал шуткии смеялся,как ребенок, шоколадку нашедший,на два городатепло излучая…А еще он любил добрых женщин.(Правда, злыеему тоже встречались…)Называли добряком его иные.Называли чудаком его нервным.Я не буду спорить,но знаю поныне:добряком он не был.Чудаком — не был.Человеком и поэтом был.Всего лишь.Человеком и поэтом.И только…Если он говорил о ком-то: «Сволочь!» —значит, это была сволочь.Точно!..Говорят, что были проводы щемящи.Невесомые цветы леглина плечи.И звучали похоронные марши.И текли заупокойные речи.Он не слушал.Он лежал.Смотрел на солнце.И не щурил глаз — наивных и дерзких.Было гулко.Было очень высо́ко.Так высо́ко,как бывает только в детстве!..Потеряла женщина мужа.Потеряла женщина сына…Я не верю в эту смерть,потому что —как же может Земля без Назыма?