Чтобы продолжить путь цельности, вам придется пройти через таинственные сени – то есть через то, что вы прятали сами от себя. В первой главе вы признали, что потерялись; теперь пора дать себе понять почему. Иначе говоря, пора избавиться от определенных областей отрицания, которые позволяют вам жить вне цельности.
Это несложно. Нужно просто принять, что некоторые аспекты вашей жизни таковы, какие они есть, даже если вам хотелось бы иначе. Нужно прямо взглянуть на истины, которые вы прятали от себя, даже если знали (как ни парадоксально), что они там прячутся. В конечном итоге отказаться от отрицания – это самое продуктивное, успокоительное и укрепляющее, что мы только можем сделать для себя. Но большинство из нас все равно боится этого. Мы живем в невысказанной, но отчаянной надежде, что нам никогда не придется смотреть на эти тайны. От этой надежды нам, в частности, придется отказаться, если мы хотим двигаться дальше. Когда я узнала, что у моего сына синдром Дауна, я превратилась прямо-таки в фабрику надежды. Я надеялась с такой силой, что несколько раз, кажется, надорвалась. Я была рада, что у меня оставалась возможность решать, прервать ли беременность, и никогда по-настоящему не хотела делать аборт, но реальность моего положения приводила меня в ужас. Вот я и принялась надеяться. Надеялась, что анализ ошибочный. Надеялась, что в заключении напутали. Надеялась, что каким-то чудом лишняя хромосома возьмет и исчезнет из всех клеток моего нерожденного сына. Иногда среди ночи (хотя я понимала, что это бессмысленно) я надеялась, что ребенок избавит меня от необходимости решать и просто спонтанно умрет. Иногда я надеялась, что умру сама.
В основе всех этих надежд лежала одна меганадежда, что мне не придется ничего терять. Ни стиля жизни, ни целей, ни представления о себе, ни работы, ни места в обществе. Мне было двадцать пять – достаточно, чтобы представить себе, какие утраты меня ожидают. Но мало, чтобы понять, что надежда – хозяин грубый и вспыльчивый, и, если я покину его, мне же лучше. Это и есть наш следующий шаг на пути к цельности. Как отринуть отрицание
В нашей культуре слова «оставить упованья» – распрощаться с надеждой – звучат кошмарно, почти святотатственно. Мы едва ли не самые обнадеженные люди в истории человечества. Ясное предназначение! Непрерывный прогресс! Неустанно стремись к мечте! У НАС ВСЕ ПОЛУЧИТСЯ! В целом это хорошо. Большие надежды вполне могут подтолкнуть нас к чудесным достижениям. Но когда мы надеемся на что-то, что не пробуждает звонок истины внутри нас, мы откалываемся от реальности. Надеемся, что все не так, как есть. И тогда мы развязываем холодную войну с реальностью – психологи называют это «отрицание».
Это ни в коем случае не ошибка и не недостаток. Отрицание – механизм выживания, который не позволяет нам умереть от шока, блокируя восприятие всего того, что для нас слишком страшно. Мы способны прибегать к нему даже отчасти преднамеренно, как я с диагнозом Адама. Но чаще всего отрицание непроизвольно. Мы способны видеть что-то ясно, как день, и при этом искренне не осознавать, что оно существует.
Я часто сталкиваюсь с таким в работе. Помните того оксиконтинового наркомана, с которым я работала – который принимал по двести таблеток в день? Он зверел от малейшего намека, что ему, вероятно, нужна реабилитация. Твердил, что это «никакая не зависимость, просто ему надо пережить трудные времена». И верил в это всей душой – даже когда мчался в аптеку пополнить запасы, чтобы и дальше предаваться своей привычке.
Была у меня и клиентка Джулия, которая просила меня поприсутствовать, когда она будет признаваться своей матери Констанс, женщине глубоко религиозной, что у нее роман на стороне.
– Ничего страшного, – ласково проговорила Констанс, когда Джулия умолкла. – По крайней мере, ты сохранила верность мужу. Не переступила черту.
Джулия со слезами на глазах попыталась втолковать ей, что именно это и случилось, что она, безусловно, в полной мере и с огромным энтузиазмом переступала эту черту, и не раз. Мать повторила:
– Ну что ты, нет, конечно.
Констанс не позволяла себе осознать истину, сколько бы ей ни повторяли.
Другая пара – двое обаятельных мужчин, которые жили, работали и спали вместе двадцать лет – обратились ко мне как коучу, поскольку опасались, как бы их не приняли за геев.
– Ох, простите, а… а разве это не так? – уточнила я.
– Умница! Вы догадались! – ответил один из клиентов. – Ха-ха! Но больше никто не знает.
– У меня брат как-то спросил, – добавил второй, – но я за такой вопрос двинул его в живот, так что я уверен, что он ничего не подозревает.
Подобные истории я готова рассказывать сутками – истории об умных, благонамеренных людях, находящихся в таком отрицании, что уму непостижимо. Их способность хранить тайны от себя самих не говорит ни о дурном характере, ни о глупости, – лишь о неотъемлемой сложности человеческого разума. Мы способны невзначай начисто стереть с доски своего сознания все, чего не хотим знать.
Почти.
Если бы не проклятые врата.