Собственная Е.И.В. Кощея Канцелярия

– А давай, внучек, я тебе песню спою жалостливую?

– Не надо. Пойдем дед дальше.

– А почему не надо? Ты думаешь, раз дедушка у тебя старенький, то он уже и песню спеть не смогёт? Хе! А вот слушай!

Я еле успел прикрыть ему рот ладонью:

– Я верю, верю, только идти надо.

– Ну и ладно. Ну и хорошо. Ну и пусть. Давай, давай, обижай дедушку. Тыкай ему в рот ручищей грязной, не мытой ни разу!

– Ну чего это не мытой?

– И то верно, внучек, – закивал Михалыч. – Я ж тебе кажный день водичку на ручки твои белые поливаю, полотенчиком вытираю, булочки и оладики подаю… А ты, паршивец, на деда бочку катишь!

– Ну, дед…

– Ой, собачка! – дед вдруг заметил псину, чешущую бок о забор и подергал меня за рукав. – Федь, а давай мы её себе возьмём? А чего? Будет Дизеля нам на лужайке перед дворцом выгуливать, Тишку да Гришку моих на себе катать. А зимой мы с ней на медведя пойдём. Давай, а?

– Хорошо, дед, вот закончим работу, а завтра уже пойдем на базар и купим тебе самую лучшую собачку. А пока пойдём, а?

– А я эту хочу! Кутя, кутя! – дед кинулся ловить собаку, а та испуганно взвыла и дала дёру. – Стой, собачка, ну куда ты, милая? Стой, паршивка! От же… Да и пёс с тобой. Мы, внучек, лучше у бабки кота умыкнём. Коты, знаешь как душевно мурлычут? А он еще и здоровенный, поганец, Тишка да Гришка запросто на ём поместятси… А если какая зараза посмеет моих мальцов забижать, убью! И не держи меня, внучек, как есть убью!

Из чего же самогон этот гнали? Из конопли точно да через мак процеживали. Надо участковому настучать, пусть разберётся. А что? Связи у меня теперь в милиции есть.

– …а она такая округленькая была, мяхонькая, за бока её как ухватишь, а она как взвизгнет, ну чистая порося! Вот така, она, любовь-то внучек…

Кажется, я что-то пропустил.

– Хотя, какая тебе любовь? Эх… Молодой ты ишо… А давай, внучек, – загорелся дед новой идеей, – я тебя на Лялину улицу свожу? Там девки, знаешь какие горячие? Враз с тебя всю печаль сымут! Пошли!

– Стой, дед, куда?! Мы пришли уже, вон церковь наша.

Дед тут же среагировал, заорав на всю улицу, ну точь в точь, как попы в той церкви:

– Господу богу помо-о-олимся!

– Дед! Давай тихонько через ограду лезь и не шуми ты, ради бога!

– Ограда, ограда… – Михалыч пощелкал пальцами, что-то вспоминая. – Точно! Я, помниться через вот такую же ограду сигал, когда от мужа баронессы фон Штраубе драпал. И не поверишь, внучек, как птица перелетел, рукой не касаясь! Сейчас покажу.

– Стой, дед! Верю, я верю, не надо показывать. Давай я тебя подсажу лучше.

– Вот и правильно, внучек, – умилился дед. – Стареньким помогать надо. Хороший ты у меня, Феденька, уважительный к старшим-то.

– Да давай, уже, уф-ф-ф… перекидывай ногу через забор! Ну, дед…

Был бы здесь муж баронессы, хана деду. Он повис на заборе мешком и мне пришлось повозиться, чтобы перепихнуть его на ту сторону. Дед свалился, хихикнул и зашептал:

– Давай, внучек, прыгай, я ловлю. Только тс-с-с!

Нет уж, спасибо, я сам.

Колокольня как я и думал, была заперта. На дверях висел амбарный замок размером с мою голову. У них там казна церковная, что ли?

– Сможешь открыть, Михалыч?

Дед презрительно фыркнул, вытащил из кошеля здоровенный гвоздь, согнул его как-то странно и… замок тихо звякнул и закачался на толстой дужке.

– Ух, ты! Ну, дед, даёшь!

Я потянул створку двери и та тихо распахнулась. Спасибо местному завхозу, хозяйственный, видать человек, не забывает петли смазывать. Дай бог ему здоровья.

Я почти наощупь стал подыматься по лестнице. Как-то машинально я ожидал увидеть тут винтовую лестницу, ну, как в башнях замков, но, нет, тут прямая лестница упиралась в крохотную площадку, а от неё начиналась новая лестница. Вот по ним мы с Михалычем и карабкались.

За спиной, затянул дед:

– Я с горы на гору шла,

Я серых гусей гнала,

Ой-ли, ой-ли, ой-люли,

Я серых гусей гнала.

– Михалыч! Да тише же!

– Я гнала, гнала, гнала,

Приговаривала,

Ой-ли, ой-ли, ой-люли,

Приговаривала.

– Михалыч!

– Чавойта, внучек?

– Тише, говорю, добрались наконец-то.

– Ну, наливай тогда!

Я только махнул рукой и, стараясь не задеть толстые веревки, уходящие вверх к колоколам, подошел к краю деревянного помоста и улёгся, вглядываясь в темноту.

А рука сама тянулась к веревке. Я очень явственно представил, как я дёргаю за неё, а колокол лениво и мощно отзывается гулким басом на всё Лукошкино…

Я в самый последний момент отдёрнул руку. Перегаром что ли надышался?

Вокруг было темным темно, лишь впереди метрах в ста от меня тускло светились окна немецкой кирхи, едва-едва освещая территорию вокруг неё. Никакого движения, тишина. Ну, не совсем тишина – недалеко, со стороны слышалось слаженное пение и чтение православных молитв. Надо понимать, Никита подсуетился и запряг лукошкинских попов.

– Никого не видно, дед. Михалыч?

Я обернулся. Дед стоял и задумчиво рассматривал веревки колоколов.

– Даже и не вздумай, дед! Кощею нажалуюсь!