Собственные записки. 1829–1834

Стали говорить об одежде турок и эполетах их. Они здесь только завелись ими, сказал я государю; здесь себе и шитье на воротниках наделали; там они ходили без оных. Логофет[204], например, в Царьграде носил солдатскую шинель, которую ему султан за отличие пожаловал и которой полы по земле волочились. Я им за отличие давал выношенные эполеты всякого рода, и они с радостью надевали их.

– Он жаловал у них в чины! – сказал государь смеючись. – Видел ли ты рисунки Шифлорда?

– Видел вчерне.

– Постой, я тебе их покажу, – и приказал послать за ними; но их, не знаю почему, не принесли. Я сказал, что у меня есть и рисунок камня сего, вновь присланный с изображением турецкой надписи.

– И на моем рисунке есть турецкая надпись, – сказал государь.

– Так Шифлорд верно с моего срисовал!

– Однако же, – продолжал государь, – знаешь ли, что ты начинаешь толстеть с приезда твоего?

– Несколько растолстел, ваше величество.

– Ведь это нехорошо.

– Дела не имею, ваше величество, – отвечал я.

– Я знал, что ты это скажешь, – повторил государь, несколько раз погрозившись на меня в шутку. – Да как же быть? Вот подожди: князь Меншиков приедет. Не встретится ли тогда дело для тебя? Я его только ожидаю.

– Когда он приедет, как слышно?

– Я слышал, что в начале февраля месяца.

Всякий сказал, что он по сему слышал, и разговор перешел к другим предметам.

Хотя государь мне велел в тот день шарф скинуть, но он не сказал мне домой ехать; а потому я остался на дежурстве, в назначенной во дворце комнате, до другого утра, в которое и сменился после развода.

Итак, мне теперь остается ждать поручения или назначения; в отпуск же на срок, и короткий, я не располагаю ехать.

11-го приезжал ко мне брат Мордвинов, который сказал мне, что он снова сообщил Бенкендорфу мой образ мыслей насчет служения в Петербурге и что, не соглашаясь на сие, я, верно, приму меры свои и удалюсь от службы, при всем желании моем продолжать оную. Бенкендорф долго не мог понять сего образа мыслей, совершенно противного его понятиям и, приписывая сие к видам честолюбия моего, выразился сгоряча довольно неприлично, сказав:

– Ces Russes ne sont jamais contents de rien; ils veulent toujours plus avoir. Voilà, maintenant Kisseleff, qui est trop grand seigneur pour commander un corps et qui n’en veut pas[205]. На это Мордвинов ему отвечал, что, конечно, русские правы и что в Германии можно только видеть почтмейстеров, по 25 лет на одном месте остающихся, но что, напротив того, я движим не видами честолюбия, а умеренности, когда отказываюсь от лестного служения при лице государя.

Вник ли Бенкендорф в сие, как должно, только он сие передал государю, который согласился дать мне назначение вне столицы и сказал, что я буду у него азиатским генералом, предположив мне дать 6-й корпус, от командования коего Киселев просился.

И так, я остаюсь теперь в ожидании сего назначения; поручение же, которое мне государь хотел дать по возвращении князя Меншикова, миновалось.

15-го ввечеру выехал отсюда обратно в Гродно брат Михайло, получив в нынешний приезд корону на орден Св. Анны 1-й степени, чего домогался уже в последние дни своего пребывания здесь через князя Н. А. Долгорукого.

18-го. Я был дежурным. Государь, после занятий вышедши, дабы ехать куда-то с принцем Оранским, спросил меня только о здоровье и отпустил домой.

20-го ввечеру я был у военного министра, который между разговором сказывал мне, что не проходит одного доклада его у государя, чтобы его величество не говорил ему обо мне с различными предположениями для помещения меня и что, по-видимому, намерение государя состоит в том, чтобы оставить меня при себе. Граф Чернышев, может быть, и, вероятно, не знал про сказанное государем Бенкендорфу касательно меня; но случай сей доказывает мне, что я не могу надеяться на прочное назначение для меня и должен иметь в виду продолжение того бесполезного и скучного существования, которое я веду здесь в Петербурге.