Собственные записки. 1829–1834

Между тем военный министр назначил, по воле государя, состоять при мне гвардейского Генерального штаба полковника Дюгамеля, который был снабжен особенной инструкцией для узнания турецких и египетских сил; инструкция сия была препровождена ко мне в копии при повелении высадить его при первой возможности на берега Сирии, не подвергая его очевидной опасности и с тем, чтобы он занятия свои продолжал под моим руководством и по наставлениям, который я ему дам (я был снабжен картами Анатолии и Египта, какие имелись). Дюгамель явился ко мне, и я дал ему сделать выписку из донесений нашего посланника Бутенева в Константинополе и из турецких газет (Moniteur Ottoman)[53] о происшедших военных действиях между турками и египтянами. Дюгамель был человек образованный, но служивший только в Генеральном штабе, где офицеры остаются всегда чужды сношениям между лицами по службе, пребывая более в отвлеченных пространствах метафизики, чем в настоящем деле[54]. Дюгамель сделал мне выписку довольно хорошо; но я увидел, что он не был из числа тех людей, с коими бы можно сблизиться или употребить с пользой по службе. Иностранец, воспитанный с малолетства в Ливонии, со всеми немецкими жестами, дурно знающий по-русски, слабого сложения, несколько глухой и без всякого светского обхождения, не мог мне принести большой пользы в сношениях, где нужны расторопность, некоторая ловкость, приветливость; при том же и недоверчивые приемы его устраняли меня от него. Он заботился о деньгах, которыми хотели нас снабдить и, не имея от меня поручения взять их, привез мне однажды из Азиатского департамента 2000 червонцев и себе 500, без всякой на то бумаги. Мне была неприятна сия поспешность, тревожившая немецкую расчетливость; но делать было нечего, и я должен был взять деньги.

Слух о назначении моем начинал уже распространяться в Петербурге, а меня все еще не отправляли. Наконец, 30-го числа потребовал меня к себе государь. Он ласково подвел меня к окну и спросил, достаточно ли он в сей раз мне оказывает доверенности. Сие было как будто в изъявление своего расположения после происшествия, случившегося в Киеве, о коем я ему говорил в первый раз, как представлялся по приезде в Петербург[55]. Он несколько раз повторил мне тот же вопрос и после спросил, довольно ли я читал по делам нашим с Турцией и Египтом, и потом повторил мне все содержание инструкции с необыкновенной силой и красноречием; наконец спросил меня, все ли мне вразумительно и не имею ли чего еще спросить у него. Не у места было бы с моей стороны делать возражения в деле, уже решенном, и коего я почти постигал цель, не объясненную в инструкции. Я отвечал, что постигаю мысль его и постараюсь исполнить его приказания.

– Но если, ваше величество, – продолжал я, – позволяете мне изложить мои мысли, то я осмелился бы объяснить те средства, которые бы я полагал удобными, дабы остановить успехи Ибрагим-паши, не вводя войск наших в турецкие владения.

– Какие? Какие? Говори!

– Можно склонить персиян к войне с египтянами и тем отвлечь внимание их от Турции, по крайней мере, дать Турции время оправиться.

– У нас нет в правилах ссорить между собой соседей своих.

– Оно бы не было в виде ссоры. Я полагаю, что Персия, как дружественная держава, приняла бы с признательностью предостережение такого рода; ибо нет сомнения, что Магмет-Али своими победами будет иметь сильное влияние и на соседственные области Персии. – Сим возражением думал я исправить то впечатление, которое, казалось мне, произвел в государе совет, мною поданный, может быть, некстати.