Собственные записки. 1829–1834

Возвратившись в Беуг-дере, я получил депеши от Нессельроде с курьером, отправленным из Петербурга 24 ноября, коих дубликаты были привезены мной к Бутеневу, между прочим, особую депешу ко мне, коей Нессельроде приглашал меня преимущественно употребить средства убеждения у Магмета-Алия, разрешая мне в противном случае упомянуть о флоте, коим государь располагал помочь султану. Он излагал также мысль свою послать Дюгамеля сухим путем через Анатолию под предлогом путешествия, но с тем, чтобы он мог сообщить Ибрагим-паше цель моего отправления в Александрию, что было совершенно согласно и с моими предположениями.

16-го ввечеру приехал ко мне Рёльи, коему я душевно был рад. Он показал мне указ об отставке своей, который был исправен; упоминалось о поединке его, но с оправданием, и я увидел, что он точно не был беглый из нашей армии. Он объяснил мне тогда, что он спросил отставку сам, вскоре по выезде моем, но, будучи между тем командирован в Кутаис, имел еще одно происшествие с одним офицером Броке, выписанным уже несколько времени из гвардии по обстоятельствам тайных обществ. Я знал сего Броке в бытность мою в Грузии. Броке в разговорах неосторожно укорил Рёльи в любовной связи с генеральшей Гессе[90], коей муж тогда был правителем Имеретии[91]. Клевета сия (как уверяет Рёльи) заставила его вызвать Броке, который, согласившись сперва на поединок, потом донес о сем начальству. Рёльи был взят под арест, и дело исследовано. Он бы остался правым, как он объясняет, если бы его не зачернили полковник Жихарев и другие, вовлеченные в сие дело через сплетни жен, и дабы выручить генеральшу Гессе из следствия, в которое замешали ее имя, он дал на себя подписку с полным обвинением себя относительно к Броке. Его держали на гауптвахте. Между тем вышла его отставка, и его выпустили и приказали ехать в РедутКале[92], откуда комендант должен был его далее отправить. Его отправили в Требизонд, выдавши, по приказанию государя, за год жалованье; но вместе с тем, сказывал мне Бутенев, запрещено было ему выдавать паспорт для возвращения в Россию. Рёльи, приехав в Константинополь, определился в службу турецкую в звании инженерного офицера. Он оказал хорошие услуги султану, жертвовал под Гомсом жизнью своей, но остался в Гомсе при занятии сего города египтянами. Он бежал из Гомса и возвратился в армию турецкую в Конию; когда же визирь принял начальство над оной, то потребовал, чтобы все иностранцы из оной удалились, и Рёльи возвратился в Царьград, где и остался в службе сераскира. Он был в независимости от нашего посланника, но также не хотел зависеть и от французского посланника, который его принял очень дурно, сказав, что если он служил в русской армии, то не может во французской служить иначе, как солдатом, и отказал ему даже в денежном вспомоществовании.

Рёльи находился в затруднительном положении. Отвергнутый всеми, он имел мало надежды и на сераскира, который не платил ему исправно жалованья и как будто бы начинал уклоняться от него. Ему, говорил он, оставалось только уехать во Францию, где он еще имел родных, и определиться в службу рядовым. Я успокоил его, обещаясь приложить все старание мое, дабы он был прощен и принят опять к нам в службу.

Между тем, пользуясь позволением сераскира, я просил Рёльи сообщить мне о турецкой и египетской армиях те сведения, которые он мог об оных собрать. Он не решился сего сделать, пока не получит на сие приказание от сераскира, что нельзя было не похвалить; но так как сераскир объявил ему, что он говорил мне о том, что Рёльи был под Гомсом, то он дал мне копию с рапорта, представленного им сераскиру по возвращении оттуда о состоянии дел и с подробностями о Гомском поражении. Переночевав в Беуг-дере, он 17-го поехал в Царьград, дабы объясниться с сераскиром на счет сведений, которые я требовал.

17-го мы с Бутеневым поехали в Царьград на конференцию, но не к рейс-ефендию, а к сераскиру, где и рейс-ефенди должен был находиться. Сие сделано было по моей просьбе, с тем чтобы я мог при том случае объяснить сераскиру некоторые обстоятельства касательно военных действий. Мы прибыли в назначенное время; ни того, ни другого еще не было. Мы подождали, и рейс-ефенди первый приехал. Я просил его сообщить мне то, что султан ему приказывал, и он мне только передал слова султана касательно осторожностей против коварства Магмета-Алия. Дела их в Анатолии шли дурно; войско было разбито, и великий визирь взят в плен[93]. Между тем прибыл и сераскир. Он желал знать, какого рода военные соображения имел я ему сообщить. Я начал о флоте.

– Это уже кончено, – сказал он, – султан будет его просить, когда запонадобится.