Собственные записки. 1829–1834

18-го я поехал к сераскиру в загородный дворец. Присутствовал один ферик, присланный от султана, дабы передать ему мои слова. Сераскир был искренен; но он ослеплялся на счет положения своего, пока я не открыл ему глаза прочтением составленной мной в течение предшествовавшей ночи подробной записки, с изложением положения их и средств, которые я полагал нужными для обороны Константинополя. Они выслушали со вниманием, устрашились и приняли с признательностью советы мои. Заседание наше продолжалось близ четырех часов сряду; они не показали никакой мнительности, но, напротив, совершенную и неограниченную доверенность; жаловались на недостаток своих средств, то есть людей способных, и радовались участию, которое я принимал в них. Ферик просил меня отсалютовать султану, проходя мимо его дворца, обещаясь отдать салют 21-м выстрелом, что я и обещался сделать.

Они не принимали содействия нашего оружия в делах своих, потому что опасались народа, но просили у меня от двух до трех сот артиллеристов, которые бы были одеты в турецкое платье. Я отвечал, что доведу о сем до сведения государя, но что они ошибались, не зная того, что им всего нужнее.

– Не время действовать орудиями, – отвечал я, – нужен ятаган, сабля.

– Что вы под ним разумеете? – спросил ферик. – Не имеют ли слова ваши другого значения? Не разумеете ли вы чего-либо другого вместо артиллеристов, нужного для вспоможения?

– Нет, – отвечал я, – я говорю без обиняков: нужна душа, храбрость, преданность вашему государю, и кто кроме сераскира в состоянии оживить упадший дух в войске? Впрочем, что я могу вам предложить, не имея никаких на сей счет приказаний от государя? Просите сами, – продолжал я, – и тогда увидят великодушие государя.

Заседание наше кончилось учебным шагом, который они меня просили убедительно им показать. Я поставил их в ряд и заставил маршировать учебным шагом на три разделения, стоя долго на одной ноге и вымахивая другой. Их занимает сие, как государственное дело. Странное ослепление и дивное расположение в умнейшем из турок заниматься и самому изучаться всем мелочам фронтовой службы, как будто какому спасительному средству в тесных обстоятельствах, в коих они ныне находятся!

Вчера, 18-го ввечеру, я послал к сераскиру копию с читанной ему записки, при карте Анатолии, на коей было на полях вычислено по станциям расстояние от Конии до Скутари, как некое побудительное средство к принятию мер; ибо еще до сих пор не назначен военачальник на место плененного визиря.

19-го. Приезжал из Царьграда от Вогориди помощник его, князь Каллимахи, с предложением препроводить записку мою сераскиру при письме, в коем бы я изложил, что я нахожу, что один только сераскир может в нынешних обстоятельствах помочь султану, с той целью (как говорил Каллимахи), дабы тем утвердить в мыслях султана доверенность, которую он к нему имел. Но мне казалось, что сие было сделано с другой целью: я полагаю, что сераскир подучил к сему Вогориди с тем, чтобы иметь от меня письменное свидетельство о мерах, которые я предлагал для обороны Константинополя, дабы в случае неудачи на меня сослаться, и я под разными предлогами отклонил исполнение сего, тем более что записка моя была уже отправлена в собственные руки к сераскиру. Каллимахи изъявил мне также опасение турок, дабы мы не потребовали возмездия за присылку флота, или уплаты сделанных нами издержек для вооружения сего флота.

Наконец, вчера дошел до меня странный слух о назначении чиновника на место плененного визиря. В народе говорили, что к сему назначался Ибрагим-паша и что сим кончится и война. Сим бы кончилось и владычество султана, а в Царьграде усилились бы революционные партии. Сие должно быть совершенно противно воле государя, и хотя дело некоторым образом и сбыточное, но надобно надеяться, что султан окажет достаточно твердости, дабы не исполнить сего.

Ввечеру прибыл ко мне Рёльи, о коем я просил сераскира, дабы он ему приказал исправно платить жалованье (он обещал все сделать по его требованию и желанию). Рёльи доставил мне весьма занимательные записки о турецкой и египетской армиях и о военных действиях, происшедших в Сирии и Анатолии. Я дал ему прочитать записку свою и согласно желанию сераскира изложил ему мысли свои и поручил служить усердно в трудных обстоятельствах, в коих турки теперь находились, обнадежив его прощением и принятием обратно в русскую службу. Я его представил и Бутеневу, который принял его ласково и со всем участием, которое могут вселить несчастия честного и благородного человека, каков Рёльи. Во всю почти ночь я занимался изготовлением бумаг к отправлению графу Нессельроду, Чернышеву, Орлову и князю Меншикову. Отправления сии, которые занесены в исходящий журнал мой, могут служить достаточными пояснениями всем конференциям и обстоятельствам, сопровождавшим мое пребывание в Константинополе.