Собственные записки. 1829–1834

Переночевав, 15-го числа я навестил еще один монастырь, вблизи деревни находящийся, в коем не успел быть накануне, и вслед за сим сел на турецкий катер и переехал на южный берег твердой земли к деревне Малтепе, к коей были высланы мои лошади. Мы проехали верст 10 до Скутари, не доезжая коего я был встречен высланными от Ахмет-паши-мушира. Меня провели в большую Скутарскую казарму, где я был принят Ахмет-пашой-фериком и Келим-пашою, которые, по приказанию, данному им султаном, водили меня по казармам и показали все заведения свои. Чистота была во всех отделениях свыше обыкновенного. По турецкому обычаю бригадные командиры, Келим-паша и Диливер-паша старались выставить друг перед другом заведения свои; но все сие было только наружное; заметно было, что во всех учреждениях сих не было ничего прочного. Мушир, который всегда опаздывает, между тем приехал. Ударили сбор, и вмиг приготовленные войска собрались на площади за казармой перед султанским киоском. В строю было шесть батальонов, один кавалерийский полк и до 20 орудий гвардии; сделали несколько построений, после чего начался церемониальный марш. Войска были дурно одеты, шли дурно; но я заметил, что во фронте было довольно тихо. Сие может некоторым образом подавать надежду, что из сих войск можно что-нибудь сделать, если поручить оное путным начальникам и завести какое-либо управление, коего ныне совершенно никакого нет.

После смотра был дан обед, продолжительный и неопрятный, а после обеда выведено было человек 50 арнаут[154], которые занимали нас плясками и песнями своими. Ахмет-паша сам хотел подражать нашим вечерним увеселениям на бугре.

Я намеревался из Скутари проехать в лагерь азиатским берегом верхом, дабы видеть дорогу, по оному ведущую; но коль скоро уже однажды попадешь в руки к туркам, то они ничего не дадут сделать порядком: в угождение хозяевам своим я остался долее, чем мне надобно было в Скутари, и отправился на лодке домой, куда еще поспел до вечерней зори и где к великому удовольствию моему я нашел привезенный уже огромный камень, вырванный в Баязи-лимане. Его с большими трудами, после нескольких дней, работы, положили на сплошные турецкие гребные суда, который я достал у Тагир-паши. Камень сей имеет 1 ¹/₂ сажени в длину, 1 ¹/₂ аршина в ширину, 2 аршина в толщину и до 1500 пудов весу[155]. Он должен быть поставлен в диком виде своем на бугре, где мы по вечерам собираемся, и будет служить памятником нашего здесь пребывания.

Мысль моя была вырезать на нем надпись: «В память Олега полки Николая». Граф Орлов не признал надпись сию удобной, опасаясь сим возбудить недоверие турок, хотя я не вижу, чтобы подобная надпись, не имея никакого политического содержания, кроме памятника исторического, могла бы произвести такое действие; но граф Орлов неохотно поддается на что-либо изящное и подвержен влиянию Перотов, всего опасающихся.

16-го. Я был у графа Орлова и говорил ему о происшествиях прошлых двух дней. Мне казалось, что он с некоторым неудовольствием смотрел на сближение мое с турками и на доверенность, которую они мне показывали. По носившимся слухам о чумной заразе, он запретил всякое сообщение с Царьградом, и изъявил мне желание, дабы и я перестал ездить туда для осмотра любопытных мест и предметов, причем он сказывал мне, что людьми нашими наполнен Константинополь, что совершенно несправедливо; ибо отпуска в Константинополь делались с большой осмотрительностью, и в город ходили только в большом количестве флотские офицеры и нижние чины, между коими вообще не существует большого порядка, и, по-видимому, обстоятельство сие сложено ими на нас, дабы себя очистить.

17-го числа султан приезжал ко мне в лагерь для смотра ученья двух батальонов с двумя орудиями, приготовленными по его желанию. С ним прибыл весь двор и все главные военачальники Турции. Граф Орлов с дипломатическим корпусом и всеми иностранными послами принимал султана и представлял войска; я занимал второе место после него в войске, и он в сем случае не соблюл должного уважения к трудам моим и званию, приняв все на себя, и устранял меня от всякого представительства. Не менее того султан был очень приветлив и предупредителен ко мне, призывал меня, особенно долго благодарил меня. Сев в лодку, дабы уезжать, он позвал меня и хвалил устройство войск. Я отвечал ему стихом из «Гюлистана», шейха Саади[156]: «Всякая ошибка, если понравится султану, есть добродетель». Ему сие так понравилось, что он меня заставил даже три раза повторить стих сей. Но между тем он заметил, что одно орудие медленно стреляло на ученье.

20-го. Граф Орлов был у меня на разводе.

21-го. Камень, приготовленный для памятника, был поднят; но так как основание его несколько косо, то я велел его опять положить, дабы несколько строгать основание сие, чтобы он тверже стоял.

Я поручил сочинить Болдыреву надпись в стихах, и он сочинил следующее: