Собственные записки. 1835–1848

– Впрочем, – продолжал Алексей Петрович, – у тебя там брат Михайла, которому все петербургские дела известны: он тебе лучше всех разложит карту и ознакомит тебя с местностью, а там уже рассудишь, что делать. Я бы желал знать, что там с тобой будет. Как бы ты о том мне написал! Только через кого ты письма свои перешлешь? – Потом, подумавши, сказал: – Да вот через Закревского[119], он человек верный, отдай ему письмо ко мне: он уже найдет средство доставить оное прямо ко мне в руки. 28 декабря выехал я из Москвы в Петербург, ехал шибко, как бы стараясь скорее встретить бурю, которая должна была пронестись через мою голову. Я остановился только ночевать в Пашутине, когда уже был близко к цели своей. 31-го въехал я в столицу, для меня всегда неприятную и даже отвратительную по холодности в сношениях, встречаемой в кругу ее жителей. Я направился к главной цели моей, то есть вышел в доме тещи моей Ахвердовой, которую нашел очень постаревшей. Велика была радость увидеть меня, но не тот восторг, который одушевлял в прежние годы молодое и живое сердце ее. Ее удручали болезнь и старость. Я от нее узнал, что дня два тому назад был назначен граф Воронцов наместником на Кавказе с какими-то особенными правами[120]. Публика, по словам ее, много сему радовалась, и многого ожидали от сего назначения. Меня известие сие несколько удивило, но не поразило; ибо я не имел прямых надежд на сие место. Послали за братом Андреем, который вскоре явился и, взяв меня к себе, просил остановиться у него на жительство во все время пребывания моего в Петербурге. Послали за братом Михаилом, а между тем я поспешил в баню. Выпарившись, я слез с полка и, чтоб отдохнуть, сел на ступеньку и задумался. Мысли мои обращались к внезапному переходу моему из мирной уединенной жизни, в какой я провел столько лет, в предстоящий шумный круг столицы. Думалось о могущем случиться вступлении в службу, о государе, о разговоре моем с ним и о многом подобном, как вдруг парильщик разбудил меня от дум, обдавши с головы до ног свежей водой.

– Что это такое? – спросил я очнувшись.

– То-то, барин, – отвечал он, – я испугался, что задумались: случалось также парить господ, да запаривать так, что память отобьет; думал, как бы с вами того не случилось.

– Ты верно немцев запаривал здесь в Петербурге, – сказал я ему с досадою, – а я, слава Богу, не здешний.

По возвращении из бани, я нашел у Андрея брата Михайлу, который убедил меня перейти к нему жить, на что я согласился, невзирая на просьбы Андрея остаться у него. Мне, в самом деле, было неудобно оставаться у Андрея, где причудливое и изящное убранство комнат стесняло меня; ибо мне должно было поминутно опасаться что-либо испортить или даже с места сдвинуть, и хотя Андрей убедительно просил меня не обращать на то внимания и не опасаться каких-либо повреждений, могущих случиться от неосторожности, но я предпочел перейти к Михайле, тем более что у Андрея всегда бывает съезд молодых офицеров, мне незнакомых, коих и мое присутствие могло стеснять, тогда как Михайла предлагал мне несколько комнат совершенно отдельных.

1845 год

Переночевав у Андрея, я перебрался 1 января на квартиру к Михайле, остался там все время пребывания моего в Петербурге и пользовался самым приятным и предупредительным гостеприимством, как со стороны брата, так и жены его.

Я намеревался с приездом в Петербург приняться за сии Записки и неупустительно записывать всякий день, что со мной случилось, с кем виделся, что говорил, что слышал, но не нашел ни одного раза случая заняться сим делом, по множеству посетителей, наполнявших комнаты мои с раннего утра за полночь, или за частыми выездами моими. Итак, теперь должен я описывать обстоятельства сей поездки, основываясь на памяти.

Так как меня часто не заставали дома, то брат Михайла сделал несколько обедов, на которые сзывались родственники. Они бывали попеременно на сих обедах; ибо по множеству их, нельзя бы всех принять в один раз, и всякий раз их собиралось до 25 человек и более. Каждый из них старался приблизиться ко мне и высказать хотя несколько слов со мною. Дружеское расположение их, положение изгнанника или гонимого лица, которое ко мне относилось в общем мнении, соделывало меня тем занимательнее; наконец, ожидания видеть меня возведенным на стезю воображаемого ими величия через вступление в службу привлекало иных из любопытства, а других, может быть (не родственников, а знакомых) и из видов.