Собственными руками (СИ)

— Ты тоже постарайся не сдохнуть, — встав, Дофламинго укрыл зад бельём.

— Разумеется, — печально усмехнулся он, — тебе ведь нужен Опэ-Опэ.

Мужчина опустил на него взгляд. Давно Ло не называл себя именем своего фрукта. Наконец, смирился с тем, что самому нужному ему человеку нужен не он, а только гарантия его сохранности.

— Да, — нагнулся Дофламинго за штанами.

(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)

Дофламинго неспешно оделся и ушёл, не уделив ему больше ни капли своего времени. Ни слов, ни взгляда, ни сомнительной остановки возле двери — ничего из этого. Ушёл, будто не навсегда, а лишь на минутку — прикупить вина, которое закончилось. А Ло продолжает сидеть, едва укрытый одеялом, и пусто смотреть в стену. Утреннего солнца в комнате стало немного больше — серые краски уже обрели другие, красочные, оттенки.

Левый глаз варится в начинающихся слезах, о которых бы Ло и не узнал без этого жара. Он бы не понял, что плачет, даже побеги они по щекам. И ведь не только глаз болит — всё болит от пальцев ног до макушки. Боль равномерно заполнила сознание, а с ним всё естество. Теперь он даже не может разобрать, где больнее, из чего следует, что на самом деле-то и не болит ничего. Пусто и холодно — это всё, что он подлинно ощущает.

(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)(9)

Он только-только вышел на палубу и уже принялся перебирать пальцами, пронизывая облака нитевыми ступенями. Неважно куда — просто уйти из этого места, пропитанного запахом Ло и общим сдержанным образом. Убраться подальше, чтобы избавиться от его еле слышного шёпота, умоляющего не уходить. И шепчет, что самое неприятное, он не в голове, а под верхней частью грудины. Рядом с сердцем, которое сложно заткнуть, поскольку мысли до него не доходят.

Видеть потерянных людей ему приходилось тысячи раз, и всегда их убитый вид веселил его. Глупо придумывать себе кумира, заполнять им каждый свой поступок, делая образом самого инстинкта движения. Чего ради? Чтобы однажды потерять его и смысл жизни вместе с ним?

Так и Ло оказался потерян, но его горе не внушало радости. Наоборот, смотреть не хотелось, чтобы заткнуть чувство вины. Дофламинго ведь сломал того десятилетнего парнишку, решительно настроенного на целенаправленное существование. Игрался, экспериментировал с шатким детским разумом, изувечил душу, завладел сердцем, выстрогал из правильного мальчика подобного себе ублюдка и теперь, когда своё творение больше не забавляет, бросает. Да, виноват перед ним, как всегда. Но не бегать же с ним, словно с калекой, из жалости — гордость Ло отвергнет даже саму эту идею.

И снова этот удар под грудиной, обретающий голос молящего остаться Ло. Кожа помнит его прикосновения: как расправлял морщинки над скулами, как гладил щёки, как сминал губы, как дотронулся до повязки на порезе. Всё было пропитано любовью к лицу, которое и двадцать лет назад привлекательным не каждый бы назвал.

Он сейчас плачет, в этом Дофламинго уверен, как и в том, что этой ночью Ло впервые был настоящим собой. Его глаза могут быть сухи, а губы немы, но он не просто плачет, а рыдает и кричит за маской полного спокойствия. Маленький ребёнок, брошенный в теле ответственного мужчины, не имеющего права жаловаться и капризничать.

Его мальчик.

С тяжёлым вздохом Дофламинго отпускает нити, на которые требовалось лишь поставить ногу, чтобы отмести Ло навсегда, и разворачивается.

Внутри корабля неизменно тихо, лишь его твёрдый шаг гулко разлетается по коридору. За минуту или меньше дошёл до капитанской каюты и резко отворил её.

Знал ведь, чувствовал, что Ло так и не сдвинулся из той позы, в которой его оставили, но сейчас он растерянно обернулся на дверь. Рот в удивлении приоткрылся, а глаз — красный, будто плакал, да только щёки сухие. Давит в себе слёзы, которыми не с кем поделиться, потому что никому до них нет дела.

Несколько широких шагов, и Дофламинго садится перед ним на колени, а Ло с неверием во взгляде наблюдает за человеком, ворвавшимся в его контролируемую истерику. Мужчина без слов укладывает одну руку поверх его нагих лопаток, второй подхватывает за затылок и прижимает к своей груди. Невнятный удивлённый хрип вылетает изо рта Ло и влажным теплом растекается по коже. Его ладошки нетвёрдо ложатся на укрытые тканью плечи. Вмиг тихое дыхание становится свистящим и надрывистым.

— Ну, всё, хватит, — вкрадчиво говорит Дофламинго, наглаживая его затылок, и ногти уже изо всех сил впиваются в крепкие мышцы.