Событие

(Тихо.) Не бойся, все хорошо. Это лучший агент, которого мне могло дать здешнее бюро частного сыска.

БАРБОШИН:

Предупреждаю влюбленных, что я научен слышать апарте яснее, чем прямую речь. Меня этот башмак давно беспокоит. (Стаскивает его.)

ТРОЩЕЙКИН:

Я еще хотел, чтобы вы исследовали окно.

БАРБОШИН:

(Исследуя башмак.) Так и знал: гвоздь торчит. Да, вы правильно охарактеризовали меня вашей супруге. Последний весенний сезон был особенно для меня удачен. Молоточек, что-нибудь… Хорошо, дайте это… Между прочим, у меня было одно интереснейшее дело, как раз на вашей улице. Ультраадюльтер типа Б, серии восемнадцатой. К сожалению, по понятным причинам профессиональной этики я не могу вам назвать никаких имен. Но вы, вероятно, ее знаете: Тамара Георгиевна Грекова, двадцати трех лет, блондинка с болонкой.

ТРОЩЕЙКИН:

Окно, пожалуйста…

БАРБОШИН:

Извините, что ограничиваюсь полунамеками. Тайна исповеди. Но к делу, к делу. Что вам не нравится в этом отличном окошке?

ТРОЩЕЙКИН:

Смотрите: совсем рядом водосточная труба, и по ней легко можно взобраться.

БАРБОШИН:

Контрклиент может себе сломать шею.

ТРОЩЕЙКИН:

Он ловок, как обезьяна!

БАРБОШИН:

В таком случае могу вам посоветовать один секретный прием, применяемый редко, но с успехом. Вы будете довольны. Следует приделать так называемый фальш-карниз, то есть карниз или подоконник, который срывается от малейшего нажима. Продается с гарантией на три года. Вывод ясен?

ТРОЩЕЙКИН:

Да, но как это сделать… Нужно звать рабочих… Сейчас поздно!

БАРБОШИН:

Это вообще не так важно: все равно я буду до рассвета, как мы условились, ходить у вас под окнами. Между прочим, вам будет довольно любопытно смотреть, как я это делаю. Поучительно и увлекательно. В двух словах: только пошляки ходят маятником, а я делаю так (ходит). Озабоченно иду по одной стороне, потом перехожу на другую по обратной диагонали… Вот… И так же озабоченно по другой стороне. Получается сначала латинское «н». Затем перехожу по обратной диагонали накрест… Так… Опять — к исходной точке, и все повторяю сначала. Теперь вы видите, что я по обеим панелям передвигаюсь только в одном направлении, чем достигается незаметность и естественность. Это способ доктора Рубини. Есть и другие.

ЛЮБОВЬ:

Алеша, отошли его. Мне неприятно. Я сейчас буду кричать.

БАРБОШИН:

Вы можете абсолютно не волноваться, мадам. Можете спокойно лечь спатки, а в случае бессонницы наблюдать за мной из окна. Сегодня луна, и получится эффектно. Еще одно замечание: обычно беру задаток, а то бывает, что охраняемый ни с того ни с сего исчезает… Но вы так хороши, и ночь такая лунная{37}, что я как-то стесняюсь поднимать этот вопрос.

ТРОЩЕЙКИН:

Ну, спасибо. Это все очень успокоительно…

БАРБОШИН:

Что еще? Слушайте, что это за картины? Уверены ли вы, что это не подделка?

ТРОЩЕЙКИН:

Нет, это мое. Я сам написал.

БАРБОШИН:

Значит, подделка! Вы бы, знаете, все-таки обратились к эксперту. А скажите, что вы желаете, чтобы я завтра предпринял?

ТРОЩЕЙКИН:

Утром, около восьми, поднимитесь ко мне. Вот вам, кстати, ключ. Мы тогда решим, что дальше.

БАРБОШИН:

Планы у меня грандиознейшие! Знаете ли вы, что я умею подслушивать мысли контрклиента? Да, я буду завтра ходить по пятам его намерений. Как его фамилия? Вы мне, кажется, говорили… Начинается на «ш». Не помните?

ТРОЩЕЙКИН:

Леонид Викторович Барбашин.

БАРБОШИН:

Нет-нет, не путайте — Барбошин Альфред Афанасьевич{38}.

ЛЮБОВЬ:

Алеша, ты же видишь… Он больной.

ТРОЩЕЙКИН:

Человека, который нам угрожает, зовут Барбашин.

БАРБОШИН:

А я вам говорю, что моя фамилия Барбошин. Альфред Барбошин. Причем это одно из моих многих настоящих имен. Да-да… Дивные планы! О, вы увидите! Жизнь будет прекрасна. Жизнь будет вкусна. Птицы будут петь среди клейких листочков, слепцы услышат, прозреют глухонемые. Молодые женщины будут поднимать к солнцу своих малиновых младенцев. Вчерашние враги будут обнимать друг друга. И врагов своих врагов. И врагов их детей. И детей врагов. Надо только верить{39}… Теперь ответьте мне прямо и просто: у вас есть оружье?

ТРОЩЕЙКИН:

Увы, нет! Я бы достал, но я не умею обращаться. Боюсь даже тронуть. Поймите: я художник, я ничего не умею.

БАРБОШИН:

Узнаю в вас мою молодость. И я был таков — поэт, студент, мечтатель… Под каштанами Гейдельберга я любил амазонку… Но жизнь меня научила многому. Ладно. Не будем бередить прошлого. (Поет.) "Начнем, пожалуй…".{40} Пойду, значит, ходить под вашими окнами, пока над вами будут витать Амур, Морфей и маленький Бром{41}. Скажите, господин, у вас не найдется папироски?

ТРОЩЕЙКИН:

Я сам некурящий, но… где-то я видел… Люба, Ревшин утром забыл тут коробку. Где она? А, вот.

БАРБОШИН:

Это скрасит часы моего дозора. Только проводите меня черным ходом, через двор. Это корректнее.

ТРОЩЕЙКИН:

А, в таком случае пожалуйте сюда.

БАРБОШИН:

(С глубоким поклоном к Любови.) Кланяюсь еще всем непонятым…

ЛЮБОВЬ:

Хорошо, я передам.

БАРБОШИН:

Благодарю вас. (Уходит с Трощейкиным налево.)