и правительству. Между последними уже прошел разделивший их поток, и уже нужно было находиться на одном или на другом берегу. Этот поток пролился с Запада. Никитенко сделал 2 дек. 1848 г. такое наблюдение: «События на Западе вызвали страшный переполох на Сандвичевых островах. Варварство торжествует там свою победу над умом человеческим, который начинал мыслить, над образованием, которое начинало оперяться.—Но образование это и мысль, искавшая в нем опоры, оказались еще столь шаткими, что не вынесли первого же дуновения на них варварства. И те, которые уже склонялись к тому, чтобы считать мысль в числе человеческих достоинств и потребностей, теперь опять обратились к бессмыслию и к вере, что одно только то хорошо, что приказано.---на
Сандвичевых островах всякое поползновение мыслить, всякий благородный порыв, как бы он ни был скромен, клеймятся и обрекаются гонению и гибели. И готовность, с какою они гибнут, ясно свидетельствует, что на Сандвичевых островах и не было в этом роде ничего своего, а все чужое, наносное. Поворот, таким образом, сделался гораздо легче, чем
ожидали и надеялись некоторые мечтатели.---Наука
бледнеет и прячется. Невежество возводится в систему.---уже простодушные люди со вздохом твердят:
«видно, наука и впрямь дело немецкое, а не наше».
Фатально. Наука — не наше восточное дело. Натиск обскурантизма — и вот те, кто склонялся уже к мысли, обращаются к бессмыслию и покорности приказу... Трудно сказать, кого конкретно имел в виду Никитенко, но само собою подсказывается пример, иллюстрирующий его наблюдение. В июльской книге «прогрессивных» «Отечественных Записок», органе «нового общества», в том же < 18 > 48-ом г. появилась статья (без подписи) редактора журнала Краевского под заглавием Россия и западная Европа в настоящую минуту. Краевский, некогда проповедовавший «философию» Ботена, затем бывший пестуном Белинского, Герцена и др., подвергавшийся преследованию за либеральные идеи, «в настоящую минуту» заговорил языком ничем не прикрытого невежества и воспитания искренне рабского1. Дело, конечно, не в личности автора — вероятно, он был человеком «порядочным»
1 Надеждин писал Погодину, что Краевский извещал его, Надежди-На> «с самодовольством, говоря, что он так напишет, что сам Булгарин Расчихается» (Барсуков<Н. П. Жизнь и труды...> —IX.—291).
и общественно полезным,—а в его статье как социально-психологическом явлении русской общественности.
«Отечественные Записки» возвещали: «Европа представляет теперь зрелище беспримерное и чрезвычайно поучительное. В одной половине ее — безначалие, со всеми своими ужасными последствиями; в другой — мир и спокойствие, со всеми своими благами». Это — Западная Европа и Россия. Отчего же это «изумительное явление»? Оказывается, началом новых государств на Западе было завоевание, у нас — «свободное призвание властителей». Оттого с самого начала мы управляемся не на основах феодализма, а на основах «патриархальной, отеческой, самодержавной власти». «Церковь и Государь сделались началами всех действий народа, и никакие события, никакие несчастия и бедствия не разъединяли у нас этих священных властей между собою; никогда и народ не переставал видеть в них свое счастие при обыкновенном течении дела и свое спасение в дни бедствий». Петр водворил у нас науки и искусства, не пренебрег ни одного вещественного улучшения в нашем быту, но ни он, ни его преемники не коснулись основных начал силы и величия России. И русские по-прежнему, если не больше, привязаны к своим государям, к вере отцов, к своей национальной самобытности. Петр заставил нас полюбить образованность, и мы сделали шаги, подобных которым не представит история: «в полтораста лет мы не только догнали, но даже перегнали в некоторых отношениях самые образованные народы, а как государство Россия уже давно заняла первое место в целом мире». В заключении статьи говорилось: «Россия и в юности своей была государством самобытным, отвергнувшим все покушения Запада, а в крепости мужества своего она составляет незыблемый колосс. Летописи мира не представляют подобного величия и могущества, и счастье быть русским есть уже диплом на благородство среди других европейских народов. Как в древнем мире имя римлянина означало человека по преимуществу, так значительно в наши дни имя русского.---Они [иностранцы] хотят отделить нас от себя?..
Неразумные! Они не видят, что мы уже отделены от них, отделены лучше, нежели стенами,— отделены историческим своим развитием, нравственными своими началами, образованием всех частей нашего государственного устройства».