Сочинения

Если во всем этом преобладает еще отвлеченная мораль, то дальше следуют указания на то, как непосредственно перейти к ее жизненному практическому осуществлению. Для этого нужно угадать свое естественное предрасположение, следовать, по рецепту всех моралистов, природе, или, как выражается Сковорода, надо узнать свою «сродность». «Нужно только узнать себе, куда кто рожден. Лучше быть натуральным котом, нежели с оспиною природою львом» (340). Узнать свою сродность и значит то же, что уловить волю Божию. «Природа и сродность значит врожденное Божие благоволение и тайный Его закон, всю тварь управляющий — знать то, что есть подобие в душе и в том деле, к которому она стремится...» (339). И «лучше умереть, чем всю жизнь тосковать в несродно-

стях.---Без Бога, знаешь, нельзя и до порога, если

не рожден, не суйся в книгочетство. Ах! многие через то в вечную пали муку. Не многих мати породила к школе. Хочешь ли блажен быть? Будь доволен долею твоей природы. ---Видно, что усердно последовать Богу есть

сладчайший источник мира, щастия и мудрости. Да знает же всяк свою природу и да искушает, «что есть благоугод-но Богу»» (341). Если тут Сковорода приходит к намекам на собственную биографию и к известному самооправданию, то это опять черта, характеризующая в нем истин

но-моралистическую, а не собственно философскую, скажем его же словом, сродность. «Обучатися и купно обучать братию добродетели,—пишет сам о себе Сковорода,— якоже свыше заповедано мне, сей мой един есть жребий, и конец, и цвет, и плод жизни и трудов моих успокоение» (из пис. цитир. <Б.>Хиждеу. —Телеск-<оп.-1835.>-Ч. XXVI.- <С> 158).

Поэтому-то и вся мнимая философичность Сковороды, принимаемая его панегиристами за основу его морали, за принципиальный фундамент мировоззрения, в котором и видели платонизм, принципиальный дуализм, пантеизм и под<обное>, есть для него, на самом деле, лишь пристройка к главному зданию «самонужнейшей науки» о счастье и об оправдании, в конце концов, собственного поведения. Поэтому-то «теория» у него так груба, набрасывается мимоходом, «между делом», не детализуется и не возвышается над уровнем общих мест. Сковороде хотят найти иное «оправдание», чем то, какое он сам себе дал. Хотят приписать ему сродность, какой он не имел. Но не лучше ли быть, в самом деле, натуральным моралистом, «нежели с ослиною природою львом» или же с проповедническою природою философом?1

Нехитрая философская пристройка Сковороды сводится к следующему. Человек есть «маленький мырок»2, в самопознании он раскрывает в себе истинного человека, в познании же целого «мыра» природы он точно так же, озаренный духом истины, раскрывает за тьмою свет, за тленом истину, которая, как и тот истинный человек, божественна, будучи самим Богом созиждена и устроена. Само узрение этого нового, второго мира божественно и вдохновлено Богом. «Всего ты теперь по двое видишь: две воды, две земли. И вся тварь теперь у тебя на две части разделенна. Но кто тебе разделил? Бог. Разделил он тебе все на двое, чтоб ты не смешивал тмы со светом, тмы со правдою. Но понеже ты не видел кроме одной

1 Потому лучшим и наиболее цельным, ибо наиболее соответствующим духу, «сродности», Сковороды, до сих пор остается то бесхитрост-ное и прямое, связанное лишь с изображением жизни и личности, изложение его учения, которое дает Жизнь Григория Сковороды, с большою теплотою и симпатией к нему составленная его учеником и другом

И. Ковалинским.

2 Сковорода иногда пишет «мыр», «мырок» (mundus) в отличие от <<мир» (pax).

лжы, будьто стены, закрывающий истину, для того он теперь тебе зделал новое небо, новую землю. Один он творит

дивную истину.---И так ты теперь видишь

двое — старое и новое, явное и тайное» (Наркисс, 96). Нужно везде видеть «ДВОЕ» (199),—«кто одно знает, а не двое, тот одно беду знает» (200). Эти двое: «мир и Мир; тело и Тело; человека и Человека — двое в одном и одно в двоих, неразделно и не слитно же. Будь то Яблонь, и тень ея, древо живое, и древо мертвое; лукавое и доброе; лжа и истина; грех и разрешение. Кратко сказать: все что осязаешь в наружности твоей, еще веруеши, все тое имеешь во славе и в тайности Истое, твоею же внешностию свидетельствуемое, душевным телом духовное. В сей-то центр ударяет луч сердца наперсникова» (Беседа нареченная двое, 202). Как можно видеть из приведенных формул, это не есть дуализм спиритуалистический — тела и души, а дуализм космический—в духе платонизирующего христианства, дуализм видимой действительности и невидимого Духа, царства земного и небесного, Божьего, тленного и вечного, зла и блага1. «Весь мыр состоит из двоих натур: одна видимая, другая невидима. Видима называется тварь, а невидимая Бог. Сия невидимая натура или Бог всю тварь проницает и содержит, везде и всегда был, есть и будет» (Наркисс, 100; ср. 63, Начальная дверь).