Сочинения

О нас писать много не буду. Адинька и ее чудная семья здоровы и довольны своей (тяжелой, на мой взгляд) жизнью. Адинька много (и хорошо) пишет и готовится к выставке в Тель-Авиве.

Но в Париже у нас печальная новость: Витя Маршак скончался (саркома челюсти)[426]. Болел год, но продолжал работать, а потом в 3 недели буквально сгорел. Мы все этим потрясены. Хороший был человек, и трудно с этой кончиной примириться. Да, сейчас у нас больше уходящих, чем прибывающих…

Пиши мне, родной.

Крепко и нежно тебя и всех твоих дорогих обнимаю и целую за себя и за Флорочку.

Твой Сема.

<На полях> Вадимушка, а я уже 5-го сент<ября> твердой ногой переступил 3/4 века[427]! Ну-ну… Куда все ушло? И что дало?

Paris, 1е 26/III <19>67

Дорогие мои Вадимушка и Олечка,

Только что узнал от Тат<ьяны> Алекс<еевны> о болезни Володи и очень волнуюсь, не зная, что с ним? Пожалуйста, сообщите мне, если что-нибудь знаете. Я знаю, что Ада уже вышла из клиники и лучше себя чувствует, а вот теперь эта беда с Володей, и он сам лег в клинику, где сделали ему радиографию… Хочу надеяться, что ничего серьезного не нашли…

Мои дорогие, как хорошо было с Вами и как грустно без Вас… Сколько мы успели переговорить с тобой, Вадимушка, о стихах и какая пустота сейчас… Словно я в безвоздушном пространстве, и как трудно писать стихи «без ответа»…Я знаю, что и ты, Вадимушка, так чувствуешь, но у тебя есть огромная радость контакта с русскими поэтами, и это так много. Думаете ли Вы поехать в Россию летом и когда?

А мы уже собираемся поехать через 3 недели в Израиль на 15 дней, и нам уже очень не терпится. Мы надеемся, что моя внучка Сильвочка (ей минуло 17 лет!) проведет лето с нами в Швейцарии — ей необходимо хорошо отдохнуть в горах. И какая радость будет показать ей Париж!

А сам я сейчас перегружен работой, ибо надо заранее наверстать потерянное время со студентами и с заводом.

Будьте здоровы, дорогие мои, милые и родные.

Крепко В<ас> обоих целую.

Ваш верный Сема.

Флорочка целует Вас сердечно.

<На полях> Целую дорогого Саша и его чудную семью.

Paris, le 16/Х <19>68

Дорогой мой Вадимушка,

Как я был-рад, получив от тебя письмо! Я думал, что Вы еще в России и потому не писал тебе о смерти Абрама. О том, какое это горе для нас — ты сам знаешь. От него исходил какая-то особенная теплота, и я в нем чувствовал не только брата, но и отца. А в Ложе он был больше, чем Д<осточтимый> М<астер> — он был скорее настоятелем или игуменом нашего братского монастыря[428]. Мне сейчас трудно выразить то, что я чувствую, но я хочу это сделать ко дню нашего траурного собрания (25/Х)… Стараюсь видеть его только таким, каким он был 6–7 лет тому назад. А последние встречи с ним были тяжелы… К «счастью» умер он, не страдая. Все мы сироты… А Мих<аил> Матв<еевич> скончался уже год тому назад, и я тебе об этом писал, но письмо, вероятно, пропало.

Дорогой мой Вадимушка, я понимаю и разделяю чувства, которые у Вас были «там». Никакого просвета нет, «властители» все так же тупы и бессердечны. Одна надежда на молодежь, но и ей трудно вырваться из свинцового кулака…

Как ты и Олечка дорогая себя чувствуете?

Пиши нам чаще, не забывай.

Флорочка и я крепко Вас обоих обнимаем и целуем.

В<аш> С<ема>.

<На полях> Несколько слов о детях. Адинька устроила в Тель-Авиве выставку с большим успехом. Имочка — парашютист и «commando». Сильвочка сдала с успехом bachot[429] и теперь солдатка в армии. Зоренька учится и «пользуется жизнью». А Нэтик (7 лет) предмет всеобщего обожания[430]. Давид, к<а>к всегда, много работает. Настроение у всех бодрое.

Yom Kip pour (Судный день)[431]