Сочинения

Именно последнее бросило тень на Солона и уронило его в мнении сограждан: когда он задумал облегчить задолженность и объявить так называемую сейсахфию,1328 что было благовидным обозначением отмены долгов, он поделился своим замыслом с друзьями, а те сделали самый бессовестный поступок — поспешили занять в долг побольше денег, и когда вскоре был обнародован закон, выяснилось, что они уже владеют дорогими домами и большими земельными участками, купленными на те самые деньги; и Солона считали соучастником обмана, когда он сам был его жертвой.

Агесилай, когда друзья докучали ему просьбами, являл несвойственную ему слабость и угодливость, словно Пегас у Еврипида:

Захочешь ниже — тотчас ниже склонится.1329

Он не только сверх меры усердно помогал друзьям в их неудачах, но казался потатчиком их беззаконий. Так, он спас Фебида, судимого за самовольный захват Кадмеи, заявив, что для действий такого рода приказа не нужно; он выручил Сфодрия, склонясь на любовные просьбы его сына, когда того требовали на суд за дело противозаконное и опасное — нападение на землю афинян, которые тогда состояли со Спартой в дружбе и союзе; наконец, рассказывают о такой его записке некоему царьку: «Если Никий невинен, отпусти его; если виновен, отпусти ради меня; отпусти в любом случае».

Напротив, Фокион даже не пошел в суд, когда зять его Харикл был обвинен по делу о деньгах Гарпала,1330 но только сказал ему при расставании: «Я принял тебя в свойство лишь на честные дела»; а коринфянин Тимолеон, ни увещаниями, ни мольбами не сумев убедить брата отказаться от власти тирана, вошел в заговор, составленный с целью его умертвить.1331

Не только у алтаря кончаются права дружбы, как сказал Перикл, отказываясь от участия в ложной клятве; должно, чтобы они кончались там, где вопрос стоит о законе, справедливости и государственной пользе, иначе беда будет большая и общая. Пример тому — Сфодрий и Фебид, освобожденные от суда; не в последнюю очередь они вовлекли Спарту в поражение под Левктрами.

С другой стороны, государственная мудрость вовсе не требует, чтобы мы сурово преследовали друзей за малые проступки, и оставляет возможность, обеспечив сначала серьезные нужды государства, помогать другу, заботиться о нем и выказывать ему внимание. Есть такие проявления дружбы, которые не вызывают большой зависти: ты волен предпочесть друга при определении на должность, дать ему почетное поручение или назначить главой безобидного посольства, отправленного засвидетельствовать почтение управителю провинции или призвать другой город к дружбе и единомыслию. Если же требуется совершить нечто многотрудное, но важное и заметное, нужно сначала взять это на себя, а потом привлечь друга в помощники, как это делает Диомед:

Ежели мне самому избрать вы друга велите,
Как я любимца богов, Одиссея героя забуду?1332

в ответ на что Одиссей учтиво возвращает похвалу:

Эти ж, старец почтенный, вновь пришлые в стане фракийском
Кони фракийцев; у них и царя Диомед наш могучий
Смерти предал, и двенадцать сподвижников, все знаменитых!1333

Такие знаки любезности по отношению к друзьям украшают того, кто хвалит, ничуть не меньше, чем того, кого хвалят; а заносчивость, как сказал Платон,1334 — подруга одиночества. Еще можно предоставлять другу участие в благородных делах человеколюбия и побуждать облагодетельствованных восхвалять его и любить, выставляя виновником и советчиком благодеяния.

Когда же друзья обращаются с просьбами худыми и несообразными, отказывать им следует не оскорбительно, а мягко, увещевая и ставя на вид, что такие просьбы несовместимы с их же добродетелью и честным именем. Здесь из всех людей наибольшей похвалы достоин Эпаминонд, который отказал Пелопиду в его просьбе выпустить из тюрьмы одного кабатчика, но тут же отпустил его по просьбе гетеры, сказав при этом: «Есть услуги, Пелопид, которые подружкам испрашивать не стыдно, а — полководцам стыдно». Напротив, резко и заносчиво ответил Катон, когда цензор Катул, его лучший друг и товарищ, просил его за одного человека, подпавшего суду Катона как квестора. «Некрасиво будет, — сказал он, — если тебя, поставленного учить нас, молодых, уму-разуму, выведут отсюда мои прислужники!» Он вполне мог бы, отклоняя просьбу на деле, отнять у слов их грубость и горечь, дабы ясно было, что отказывает он не из желания сделать больно, но по необходимости, руководясь мыслью о законе и праве.