Сочинения

Все писавшие об этом движении жестоко осуждают синьорию и особенно гонфалоньера, как главу ее, называя их людьми недостойными и ничтожными, за то, что они покинули дворец. Я не собираюсь защищать их именно от этого обвинения, но считаю, что всякий разумный человек поступил бы точно так же: ведь против них была враждебная толпа и члены коллегии восьми, которые их предали; они были покинуты советами и честными гражданами, так что другого исхода у них не было, а кроме того сами советы убеждали и просили их так поступить, доказывая, что это меньшее зло. Нет сомнения, что, если бы они вздумали сопротивляться, дело кончилось бы для них плохо и им грозила бы смерть или другие опасности, а вред для города был бы больше; толпа, видя, что ей кое в чем уступают, стала утихать. Однако, конечно, верно, что им можно сделать два упрека: во-первых, они не сумели, по мягкости или по малодушию, сурово наказать захваченных, в частности самого мессера Сальвестро; если бы они это сделали, очень возможно, что толпа, устрашенная видом казней, быстро бы успокоилась; во-вторых, когда они узнали о замыслах чомпи, они не приняли возможных мер, не собрали граждан, которые могли бы их поддержать и не струсить потом, не вызвали из окрестностей пехоты, что было очень легко сделать. Но синьория доверилась коллегии восьми и положилась на ее приготовления, а она предала синьоров, потому что едва ли не все ее члены сочувствовали движению и были почти что его главарями. Таким образом, гонфалоньер не заслуживает упрека за то, что он покинул дворец, потому что решение это было вынужденным и оно было менее вредно для города, чем если бы его выбросили оттуда насильно и убили. Зато его вполне можно упрекать в том, что малодушие или слишком широкое милосердие, которое есть своего рода ничтожество, помешало ему наказать виновных, а также в том, что он слишком доверился, кому не следовало.

Вернулся он очень скоро, так как форма правления города изменилась, и был он, как уже сказано, уважаемым гражданином. Хотя чомпи возвели его в рыцари, он не сохранил этого титула, но получил его впоследствии, когда вышел закон, по которому каждый человек, возведенный чомпи в рыцари и желающий сохранить это достоинство, должен быть утвержден в нем экзекутором справедливости.

Луиджи Гвиччардини страдал тяжкими болезнями, и лечение их было одной из самых больших его забот.

Умер он около 1400 года, состоя членом, коллегии десяти, руководившей войной[124] с Джованни Галеаццо Висконти, герцогом миланским. Смерть его была великим народным горем; народ, как это ему вообще свойственно, не доверял влиятельным гражданам, думая, что они будут поддерживать войну ради какой-нибудь своей частной выгоды, и Луиджи, сделавшись членом коллегии десяти, обещал народу, что в этой должности он скажет ему, возможен мир или нет; поэтому смерть его огорчила народ, хотя некоторые граждане радовались ей, как большому празднику. Членом коллегии десяти на место его был избран его старший сын Никколо.

После смерти его остались три сына – Никколо, Пьеро и Джованни, впоследствии рыцарь. Из них Никколо умер молодым. Жену его, происходившую из семьи Строцци, звали мадонна Костанца. Насколько я знаю, это был человек острый на язык, но, повидимому, довольно малодушный; не думаю также, чтобы он был необычайным мудрецом, а скорее всего это был человек обыкновенный, особенно по части политики. Возможно, что он хорошо понимал торговые дела, и последствия это показали; после смерти отца ему пришлось столько денег отдать обратно, что имущества у него осталось немного, и тем не менее он был впоследствии богачом; богатство, добрый нрав, происхождение из хорошего дома и, кажется, щедрость составили ему имя даже в правительстве.

Пьеро, второй сын мессера Луиджи, был с молодых лет и до самой смерти отца человеком распущенным и непокорным, и мессер Луиджи был вполне уверен, что сын его кончит плохо; когда в доме как-то украли серебро и некоторые ценные вещи, отец был уверен, что это дело рук Пьеро; мнение свое об этой краже и мысли о том, что станется с Пьеро, высказываемые им во всеуслышание, он занес в одну из своих книг, о которой я упоминал выше; и все же, как будет сказано дальше, Пьеро имел удачу необыкновенную. Это показывает, что грехи молодости обманчивы и происходят не столько от недостатка ума, сколько от известной горячности возраста, и, когда она с годами остывает, оказывается, что такие люди не хуже других, отличавшихся умеренностью в юные годы.