Сочинения

Истинную милость[791] не обменяешь и не купишь за золото, но она возникает, когда соединяются в деятельности благой человек, какое-либо божество <121a> и высший промысел. Такой милостью наделил меня царь, как свое дитя, а когда она почти уже истощилась, царица вновь возбудила ее, защитив и отвратив от меня те ужасные подозрения. В качестве доказательств она воспользовалась открытостью моей жизни и совершенно освободила меня от всех подозрений, и я еще раз повиновался приказу царя, посланному из Эллады. <121b> Но оставила ли она меня, даже когда все враги и подозрения были рассеяны, и уже не требовалось столь великой поддержки? Был ли мой поступок благочестив, когда я обходил молчанием и скрывал ее действия — действия столь явные и значительные? Ибо когда царь утвердился в добром мнении обо мне, она чрезвычайно радовалась и согласно откликалась ему [συνεπήχει μουσικόν], и со свойственной ей прямотой приказала мне иметь дерзновение не отказываться от предлагаемого мне величия[792], а также не пренебрегать <121c> настойчивыми просьбами того, кто явил мне такую милость. Я повиновался, хотя никоим образом не приятно было мне взваливать на себя эту ношу, и кроме того, я понимал, что отказ невозможен. Ибо когда те, кто обладают властью потребовать силой, желают снизойти до просьб, они, естественно, приводят в смущение, и не остается ничего, как повиноваться. Когда я дал согласие, и должен был сменить свою одежду, слуг, < 121d> привычки, дом и образ жизни ради того, что выглядело полным роскоши и помпы для человека, чье прошлое, естественно, было скудным и скромным, то в силу непривычки к этому душа моя взволновалась, хотя и не была поражена величиной имевшихся теперь благ. Ибо из-за своего незнания [придворной жизни] я почти и не воспринимал их как что-то величественное, но скорее, — как возможность приносить немалую пользу тем, кто сможет, разумеется, благами правильно воспользоваться, ибо когда такие люди ошибаются, то причиняют вред многим домам и городам <122a> и являются причиной множества бедствий. Я это представлял так, как если бы человек, неопытный в управлении колесницей[793], и вообще, нерасположенный к изучению этого искусства, принуждал управлять колесницей, принадлежащей славному и благородному колесничему, держащему много пар и четверок; вот, этот [знатный колесничий] всходит на колесницу, становится сзади, и поскольку он обладает природным дарованием и незаурядной мощью, он имеет сильную хватку в управлении лошадьми, <122b> даже когда он все время управляет одной колесницей; да, он нечасто находится в покое на своей колеснице, но постоянно перемещается на ней то туда, то сюда, часто меняет одну колесницу на другую, когда видит, что лошади устали или перестали слушаться повода [ύβρίσαντας]; среди упряжек есть и одна четверка, переставшая слушаться из-за дерзости и невежества, а будучи угнетена тяжелой работой она не перестала быть дерзкой, но, напротив, ее буйство и раздражительность даже возросли из-за ее несчастий: возрастала <122c> и гордыня, и непокорность, и возмущение на возничего, и неуправляемость, если [кони этой колесницы] не видят возничего или, во всяком случае, человека в одежде возничего, в конце концов они приходят в неистовство — столь неразумны они по природе. Но когда колесничий одобряет неискусного человека и ставит его над лошадьми, позволяет ему надеть такие же, как у него, одежды, представляет его как блестящего <122d> и умелого возницу, тогда, если тот совершенно глуп и несмыслен, он доволен и радуется, возносится и парит, благодаря этим одеждам, как на крыльях, но если он даже и весьма мало причастен к разумению и благоразумию, тогда он обеспокоен тем, что может

Коней изувечить или раздробить колесницу[794]

,