Сочинения

Но я хочу рассказать вам историю, весьма достойную того, чтобы вы ее выслушали, если вы еще, конечно, не утомлены длиной этой болтливой речи. В самом деле, может быть, вы слушаете уже без удовольствия и потому, что моя речь о том, что происходит сейчас, и в силу того, что оратор — новичок [ίδιώτου], нисколько не разбирающийся в риторике, и он не может ни сочинять, ни использовать [ораторское искусство], но говорит истину как придется. Многие, думаю я, убежденные почтенными <126c> софистами, скажут, что я собиратель всего ничтожного и дурного и что возвещаю подобные вещи, как если бы они были чем-то значительным. Возможно, они скажут это, даже и не желая соперничать с моими речами или лишить меня доставляемой ими славы, ибо понимают, что я не хочу ни соперничать с ними в искусности, противопоставляя их речам свои, ни каким-либо иным способом ссориться с ними, но поскольку по той или иной причине они стремятся любой ценой говорить о великом, <126d> то они нетерпимы к тем, кто не стремится к тому же, и обвиняют таких в полном отсутствии риторической силы, ибо говорят, что только такие деяния достойны серьезного отношения и многих похвал, которые, в силу своего величия, выглядят недостоверными, например истории о знаменитой ассириянке[798], которая повернула, будто мелкий ручей, реку, текущую через Вавилон[799], воздвигла под землей роскошный дворец <127a> и затем повернула поток назад по созданному ей каналу. О ней рассказывают многое: как она воевала на море тремя тысячами кораблей, и что выводила в поле три миллиона гоплитов, и что в Вавилоне построила стену толщиной что-то около пятисот стадий, и что ров, окружавший город, и другие дорогие и роскошные сооружения суть ее дела. Но и Нитокрис[800], <127b> бывшая раньше ее, и Родогюна[801], и Томирис[802], и целая толпа других мужественных женщин, приходящих в этой связи на ум, — все они представляются не слишком благовидными. Некоторые из них заметны из-за своей красоты, и этим они сделали себе имя, пусть это и не принесло им счастья; однако поскольку они стали причинами волнений и многих войн между множеством народов и стольким количеством мужей, сколькое могло собраться из столь великих стран, они прославляются <127c> как причины великих деяний. Тот, кто не говорит ни о чем подобном, кажется [им] смешным, ибо он не приложил огромных усилий, чтобы поразить своих слушателей, и не ввел ничего удивляющего в свою речь. Предложим же этим ораторам следующий вопрос: хочет кто-нибудь из них иметь жену или дочь, такую же, или даже лучшую, чем Пенелопа? В ее случае и Гомер не мог сказать большего о ее целомудрии, любви к мужу, заботе о свёкре и сыне. Очевидно, она не заботилась ни о полях, ни о стадах мелкого скота, как полководец или оратор [δημηγορίαν], и такие вещи никогда не представали ей даже во сне. Но даже когда было необходимо, <127d> и она говорила своим молодым женихам,

Щеки закрывши своим головным покрывалом блестящим[803]

,

то говорила она кротко. И я думаю, не потому Гомер пел хвалы Пенелопе более, чем какой-либо другой женщине, что не знал великих деяний жен, также составивших себе имя? Например, он мог бы сделать предметом своего честолюбия рассказ о войне с амазонками и наполнить все свои стихи такими рассказами, которые обладают немалой услаждающей и очаровывающей силой. Ибо и рассказ о крепости, <128a> и об осаде, и о битве у кораблей, в чем-то напоминающей морское сражение, и о бое героя с рекой[804] он ввел в свою поэму не из желания сказать от себя нечто новое и необыкновенное. И даже если эта битва была, как он говорит, чем-то в высшей степени значительным и удивительным, он отнесся к ней достаточно небрежно, хотя и не обошел ее вниманием и не оставил неупомянутой. Почему же тогда хвалят Пенелопу с таким восторгом, <128b> а тех женщин нисколько не вспоминают? По причине многого ее благоразумия и целомудрия, и многих благ, сообщенных как частным людям, так и обществу в целом, в то время как от честолюбивых стремлений других женщин не пришло ничего полезного, но неисцелимые бедствия. И поскольку, думаю я, Гомер был поэтом мудрым и боговдохновенным, то он рассудил, что хвалить Пенелопу лучше и справедливее. И раз уж я взял в проводники столь великого мужа, то чего мне бояться, что какой-нибудь человек сочтет меня дурным и ничтожным?