Сочинения

Ибо целью они сделали бесстрастие, <192a> но стать бесстрастным — это все равно, что стать Богом. Вполне возможно, что Диоген оставался бесстрастен, употребляя любую другую пищу, и только эта производила в нем возмущение и вызывала тошноту, но так он проверял, рабствует ли он пустым мнениям более, чем служит логосу. Ибо плоть не станет менее плотью, сколько бы ты ее ни готовил и чем бы ни приправлял. А потому, говорю, он думал, что должен освободить себя и полностью стать вне какого-либо малодушия. Ибо, будь уверен, <192b> здесь вопрос именно о малодушии. Во имя Законоподательницы[481] скажи мне, почему, если мы используем приготовленное мясо, нельзя есть и сырое? Ты не находишь что ответить, кроме того, что так у нас принято и заведено. Ибо мы, конечно, не можем сказать, что прежде приготовления мясо было некоей скверной, и было таковым по природе, и что, будучи приготовлено, оно стало чище. Что же следовало делать ему, <192c> наставленному Богом, словно бы получившему приказ стратега искоренить обычай и судить обо всем на основании логоса и истины? Что же, он должен был под влиянием мнения толпы настолько пренебречь этим вопросом, чтобы считать, будто мясо в процессе приготовления очищается и становится годным к употреблению, не будучи же подвергнуто воздействию огня оно гнусно и отвратительно? Так-то ты чтишь традицию! Так-то радеешь об истине! [οὔτως εἶ μνηήμον; οὔτως εἶ σπουδαῖος;] Ты настолько порицаешь Диогена, <192d> что выставляешь его тщеславцем (по-моему же, он ревностнейший слуга и помощник пифийского бога), и это из-за вкушения осьминогов, а сам же пожираешь без счета

Что случилось: дичину иль рыбу[482]

.

Ты — египтянин, но не иерей, а всеядец — тот, кто ест всё, "как зелень травную"[483], — знаешь, думаю, слова галилеян. <193a> Едва не позабыл сказать, что все люди, живущие близ моря, да даже и те, что живут в отдалении от него, поглощают морских ежей, устриц и подобного рода существ, даже не разогревая. Отчего же их ты находишь достойными удивления, тогда как Диогена считаешь существом жалким и омерзительным, не желая понять, что то, что едят они, ничуть не менее плоть, нежели то, что вкушал Диоген, разве что мясо осьминога понежнее, а остальных погрубее. В любом случае, осьминог бескровен, равно как и полипы, однако все они одушевлены — и носящие панцирь, <193b> и осьминог, наконец, все они страдают и наслаждаются, что является отличительной особенностью живого. Мы не должны расходиться в этом вопросе с платоновским мнением[484] об одушевленности также и растений. Далее, я полагаю, что для тех, кто способен следить за [моей] речью, очевидно, что сделанное благородным Диогеном не было ни неразумным, ни противозаконным, ни чуждым нашим нравам, если критерием суждения будет выступать не сравнительная твердость и мягкость мяса, но удовольствие и неудовольствие гортани. <193c> Значит, сыроядение не оскверняет, ибо сами вы занимаетесь почти тем же: так обстоит не только в случае бескровных, но и обладающих кровью. Вот вы чем, похоже, отличаетесь от Диогена: он думал, что должен употреблять такую пищу, которая проста и природна, вы же считаете, что прежде должно приготовить ее с солью и многим другим ради удовольствия и тем самым чините насилие над природой. Достаточно об этом.