Сочинения

(16) Я уверен: то, что сказал Децим Силан, муж храбрый и решительный, он сказал, руководствуясь своей преданностью государству, и в столь важном деле им не движет ни расположение, ни неприязнь: его правила и умеренность мне хорошо известны. (17) Но его предложение мне кажется не столько жестоким (в самом деле, что можно считать жестокостью по отношению к таким людям?), сколько чуждым нашему государственному строю. (18) Это, конечно, либо страх, либо их противозаконные действия побудили тебя, Силан, избранного консула, подать голос за неслыханную кару. (19) О страхе говорить излишне — тем более что благодаря бдительности прославленного мужа, консула, налицо многочисленная вооруженная стража[248]. (20) О наказании я, право, могу сказать то, что вытекает из сути дела: в горе и несчастиях смерть — отдохновение от бедствий, а не мука; она избавляет человека от всяческих зол: по ту сторону ни для печали, ни для радости места нет[249].

(21) Но — во имя бессмертных богов! — почему не прибавил ты к своему предложению, чтобы их сперва наказали розгами? (22) Не потому ли, что это воспрещено Порциевым законом?[250] Но ведь другие законы позволяют даже осужденным гражданам отправляться в изгнание, вместо того чтобы их лишали жизни[251]. (23) Не потому ли, что быть наказанным розгами более тяжко, чем быть казненным? Но что может быть суровым, вернее, чересчур тяжким по отношению к людям, изобличенным в столь великом злодеянии? (24) А если потому, что кара эта чересчур мягка, то правильно ли в менее важном деле бояться закона, когда в более важном им пренебрегли?

(25) Но, скажут мне, кто станет порицать решение о паррицидах государства?[252] Обстоятельства, время, Фортуна, чей произвол правит народами. Что бы ни выпало на долю заговорщиков, будет ими заслужено. (26) Но вы, отцы сенаторы, должны подумать о последствиях своего решения для других. (27) Все дурные дела порождались благими намерениями. Но когда власть оказывается в руках у неискушенных или не особенно честных, то исключительная мера, о которой идет речь, переносится с людей, ее заслуживших и ей подлежащих, на не заслуживших ее и ей не подлежащих. (28) Разгромив афинян, лакедемоняне назначили тридцать мужей для управления их государством[253]. (29) Те вначале стали без суда казнить самых преступных и всем ненавистных людей. Народ радовался и говорил, что это справедливо. (30) Впоследствии, когда их своеволие постепенно усилилось, они стали по своему произволу казнить и честных, и дурных, а остальных запугивать. (31) Так порабощенный народ тяжко поплатился за свою глупую радость. (32) Когда, на нашей памяти, победитель Сулла приказал удавить Дамасиппа[254] и других ему подобных людей, возвысившихся на несчастьях государства, кто не восхвалял его поступка? Все говорили, что преступные и властолюбивые люди, которые мятежами своими потрясли государство, казнены заслуженно. (33) Но именно это и было началом большого бедствия: стоило кому-нибудь пожелать чей-то дом, или усадьбу, или просто утварь либо одежду, как он уже старался, чтобы владелец оказался в проскрипционном списке. (34) И вот тех, кого обрадовала смерть Дамасиппа, вскоре самих начали хватать, и казни прекратились только после того, как Сулла щедро наградил всех своих сторонников[255]. (35) Впрочем, этого я не опасаюсь ни со стороны Марка Туллия, ни вообще в наше время; но ведь в обширном государстве умов много и они разные. (36) В другое время, при другом консуле, опирающемся на войско[256], лжи могут поверить как истине. Если — ввиду этого — консул на основании постановления сената обнажит меч, то кто укажет ему предел, вернее, кто ограничит его действия?

(37) Предки наши, отцы сенаторы, никогда не испытывали недостатка ни в рассудительности, ни в отваге, и гордость не мешала им перенимать чужие установления[257], если они были полезны. (38) Большинство видов воинского оружия, оборонительного и наступательного, они заимствовали у самнитов[258], знаки отличия для магистратов — у этрусков[259]; словом, все то, чем обладали их союзники или даже враги и что им казалось подходящим, они усерднейшим образом применяли у себя; хорошему они предпочитали подражать, а не завидовать. (39) И в то же самое время они, подражая обычаю Греции, подвергали граждан порке, а к осужденным применяли высшую кару[260]. (40) Когда государство увеличилось и с ростом числа граждан окрепли противоборствующие группировки, начали преследовать невиновных и совершать другие подобные действия. Тогда и были приняты Порциев и другие законы, допускавшие лишь изгнание осужденных. (41) Такова, по-моему, отцы сенаторы, главная причина, не позволяющая нам принять беспримерное решение. (42) У тех, кто малыми силами создал такую великую державу, доблести и мудрости, конечно, было больше, чем у нас, с трудом сохраняющих эти добытые ими блага.