Из-под бронзы венца,Столь громоздкой для мраморных мелких кудрейХерувима, чьи пятки прожорливый змейПоглощает, струя, щебеча и залив до концаЧашу первую, изЭтой чаши стремится в другую, но, бросив пустой,Низвергается внизШумной прядью в массивную третью; из той,Перепрыгнувши чрезКрай зубчатый, дробится на нити, и вот, невесом,Плещет летний навесНад семейкою фавнов и их одиноким гусем.И счастливый, о да,В этом щебете, блеске и плеске, и пляске воды,Как герой чехарды,Козлоногий божок без трудаПодпирает собойПирамиду из раковин, слушая визгУвлеченных борьбойСвоих отпрысков в отблесках брызг.А фавнесса его,Теплой плотью мерцая и впав в забытье,Созерцает бегущего кружева бликов почти волшебство,И улыбка ееПреломляется наДне песчаном, где сеть из рябящих теней сплетена,Что хмельнее винаДля сетчатки зрачка, а для мысли онаБесконечней нулей,Наслажденья являющих сумму. Но разЭтот пир пузырейЛишь одно наслажденье, не лучше ли насВоплощает инойЗаурядный фонтан, что Мадерны воздвигла рукаУ Святого Петра — ибо там главный столб водянойРвется к небу, пока,Успокоенный фактом движения ввысь,Сам не склонит чело.Это — тяжесть, рожденная, чтоб вознестисьК небесам, где светлоПреломиться, слепяГлаз, и вниз шелковистой скользнуть бахромой,Продолжая себяИ в камнях аплодируя щедро себе же самой.Если в этой черте,Если в этих святых водяных наша цель и итог,Образец areté[10],Что тогда эти мокрые фавны и весь их чертог?То — сама полнота,Непрерывность желанья того, что дано.Не томит их жара, ни назойливых струй суета,Ни морщинами — дно.Нашей скуки отвратНенасытностью к жизни в бессменном кругуПорицают они. Так Франциск, у пресыщенных вратЗамерзая в снегуИ хваля вместе с темНебеса, в этом был бы увидеть готовНе безделье, но теньБлагодати — ту землю терпимых цветов,Обетованный край,Где глаза стоят солнца и пальцы — воды,Куда сердце стремится и где невзначайОставляет следы.