Сочинения Иосифа Бродского. Том IV

Как жен познать, как поглощать вино?
Наш мир неплох; но я взалкал, узрев
Графином солнце как поглощено,
Познать иной, чья норма — перегрев.
Мой тост искрист за птиц в огне древес,
Столь искренне поющих, что пьяны;
Весь фосфор моря выхлебав, я весь
На дно печали свергнут с вышины.

Ты не забыл, прямоходящий люд,

Когда любовь гнала нас из лесов,
Как ветр взывал «О вы!», от скорби лют,
И подкосил мне ноги этот зов.
И в жажде сей преодолеть испуг
Я окунулся в речевой родник.
Но и святых прикосновенья рук
К моей спине усугубляли крик.

Затем богиня и решилась всплыть

И над волной бутылочной восстать,
Чтоб вкусом тайны жажду утолить
И к Югу жар любви адресовать.
И зрел я деву подле этих вод,
Чья кожа точно влажный сердолик,
И моря зеленеющий живот,
Приблизясь к ней, воспламенялся вмиг.

«В прозрачных пальцах миртовый росток

И зыбкой тенью волосы до плеч...»
Не создан ли был вызвавший восторг
Тот свет из тьмы, нас жаждущей облечь?
Не бормотал ли Архилох спьяна?
Не жажда ли возвысила слова?
Все это так; но ясно, что она
Была прекрасна, а теперь мертва.

Елена столь абстрактной не была,

О чем скрипят в симпозиумах, но
Из тех она беглянок, чьи тела
Пленить мужским орудьем не дано.
Кусай же ногти, Трою не круши,
Но жажда вечно превышает дно.
А что до краха чувств или души,
Они, по мысли дьявола, одно.

Оставь же дурнем, Господи. В дыму,

Средь грязных луж. Смиренью не учи.
Я — мученик, терпенью Твоему
Горизонтальный памятник в ночи.

Полупомеркший возвышая взгляд

И пол залитый пальцами скребя,
Я ляжек подавальщиц зрю парад.
О мир тщеты! — я возвращусь в тебя.

ЖИВОТНЫЕ

Животные, благодаря своей
Свободе, ночью мирно дремлют. Чайке
На камне грезится гладь моря в лунном свете,
И рыба лунная лицом на камне спит,
Внимая водяную песню,

Чьей музыке созвучен всплеск

Не оставляющих следов копыт оленьих,
Писк мыши вспоротой, в когтях совы парящей
Над лунной гладью. Ибо нет здесь той
Кромешной темноты и боли,

Чьи маски эта самая луна,

Дробясь в окошках, зрит, усугубляя
Терзанья оборотня, впившегося в мокрый
Диванный валик, дабы вспомнить, что
Он чувствовал в мужском обличьи.

Но вспоминанье переходит в сон;

И, ткнувшись в жесткий для лица, но мягкий
Для морды мех, он острым слухом внемлет
Стенанье ветра, панику листвы,
Гул затихающего водопада.

В плену стекла тем временем, вдали

От логов, падей, чащ, жрецы искусства
Томятся бдением. Но, воссоздать пытаясь
Красу небес щемящую, лучи
Луны, таящегося зверолова,

Ужасные они лелеют для

Сердец виденья, воронье сажая
На темя статуям, вводя в дома чудовищ
И рыбам скармливая целые флоты
В глухих пучинах.