Сочинения Иосифа Бродского. Том VI

В данный момент я говорю о джунглях, не о Тарзанах. Для поэта оказаться в забвении — не такая уж чрезвычайная драма: она неотъемлема от его рода занятий, и он может себе это позволить. В отличие от общества, у хорошего поэта всегда есть будущее, и его стихи в каком-то смысле суть обращенное к нам приглашение к нему приобщиться. И самое меньшее, а может быть, самое лучшее, что можно сказать о нас, это что мы — будущее Роберта Фроста, Марианны Мур, Уоллеса Стивенса, Элизабет Бишоп, — называю лишь несколько имен... Каждое живущее на земле поколение есть будущее — точнее, часть будущего — всех тех, кого уже нет, но в особенности — поэтов, ибо когда мы читаем их сочинения, мы понимаем, что они знали нас, что поэзия, предшествовавшая нам, по существу — наш генофонд. И это требует не столько почитания, сколько чтения.

Повторяю: поэт никогда не остается в проигрыше. Он знает, что за ним придут другие и продолжат начатое им дело. (На самом деле как раз растущее количество других, энергичных и голосистых, требующих себе внимания, и вытесняет его в забвение.) Он может это снести, как может он пережить и то, что его посчитают слабаком. Не может себе позволить забвения как раз общество, и как раз общество — по сравнению с интеллектуальной стойкостью практически любого поэта — оказывается в роли слабака и остается в проигрыше. Для общества, главная сила которого заключается в том, чтобы воспроизводить себя, потеря поэта равнозначна гибели мозговой клетки, ибо она нарушает речь, лишает способности сделать этический выбор в критической ситуации — или же засоряет и стопорит речь оговорками и превращает человека в сосуд, с готовностью принимающий в себя демагогию или просто шум. Детородные органы, однако, при этом не страдают.

Против наследственных недугов (возможно, незаметных в отдельно взятом человеке, но явственных в толпе) средств не много, и то, что я предлагаю, таковым не является. Просто я надеюсь, что эта идея, если она найдет поддержку, может в какой-то степени замедлить распространение нашего культурного недуга в следующем поколении. Как я уже сказал, я согласился на эту работу, понимая ее как служение обществу, и, может быть, то, что я получаю зарплату от вашингтонской Библиотеки Конгресса, вскружило мне голову. Может быть, я вообразил себя эдаким министром здравоохранения, который лепит свое предостережение на нынешнюю упаковку с поэзией. Нечто вроде: «Вести дела таким образом опасно для здоровья нации». Тот факт, что мы живы, не означает, что мы не больны.

Часто говорят — первым, кажется, это сказал Сантаяна[250], — что те, кто не помнит истории, обречены ее повторить. Поэзия ни на что такое не претендует. Тем не менее у нее есть немало общего с историей: она опирается на память, и она может принести пользу будущему, не говоря о настоящем. Конечно, она не может уменьшить бедность, но может кое-что сделать против невежества. И еще — это единственная имеющаяся у нас страховка против пошлости человеческой души. Поэтому она должна быть доступна всем без исключения жителям страны — и по невысокой цене.

В стране с населением в 250 миллионов человек можно продать пятьдесят миллионов экземпляров антологии американской поэзии по два доллара за штуку. Может быть, не сразу, но постепенно, за десять или около того лет, она разойдется. Книги находят своих читателей. А если они не продадутся, — что ж, пусть валяются, собирают пыль, гниют, разлагаются. Всегда найдется ребенок, который выудит книжку из кучи мусора. Я сам был таким ребенком, если это имеет какое-то значение, — и кто-нибудь из вас, возможно, тоже.

Четверть века назад, в моем предыдущем воплощении в России, я знал человека, который переводил на русский язык Роберта Фроста[251]. Я познакомился с ним, потому что читал его переводы: это были поразительные русские стихи, и мне захотелось с ним познакомиться — не меньше, чем взглянуть на подлинники. Он показал мне книгу в твердой обложке (кажется, это было издание Холта[252]), которая когда-то упала на землю, раскрывшись на стихотворении «Счастье добирает высотой то, что потеряло в протяжении»[253]. На этой странице остался огромный, сорок пятого размера, отпечаток солдатского сапога. На титульном листе стояла печать «STALAG №3B»: во время Второй мировой войны это был концлагерь для военнопленных союзных войск где-то во Франции.

Вот вам пример того, как книга стихов находит своего читателя. Для этого ей нужно было всего лишь оказаться рядом. Иначе бы на нее нельзя было наступить и тем более — взять в руки.

1991

ПИСЬМО ПРЕЗИДЕНТУ [254]

Уважаемый господин президент,