Сочинения. Книга 2. Проза. Страницы дневников

День и ночь гудят поезда у кэсонского вокзала. И стальные руки-рельсы день и ночь горячи от работы, всегда в мазуте и в земле, всегда неустанны, как руки матери, у которой много сыновей, и которой поэтому некогда уставать. И всех сыновей мать любит одинаково.

Если сесть в кэсонский поезд, через час будешь в Сеуле. Но рельсы в Кэсоне обрублены. Отняты у матери руки, протянутые к сыновьям, живущим на юге. Который год не заживают раны на её руках и в её сердце, ведь его тоже разрезали пополам. Она живёт и не знает, живы ли там, на юге, её сыновья?

Обрублены рельсы, оборваны электропровода, дорога, идущая к югу, всегда пуста: Кэсон – город 38-й параллели.

В Кэсоне нет ни одной семьи, не имеющей родных на юге.

…Старики-родители десятый год ждут сына и собирают хворост в лесу: а вдруг он вернётся зимой, замёрзший? Надо будет много дров, чтобы отогреть его!..

Молодая женщина десять лет назад рассталась с мужем. Десять лет она верит и не верит, что он вернётся. Десять лет, спеша на работу, она думает: «А вдруг он там без работы? Вдруг он голодает?» Ей хочется схватить корзину, ведро, мешок риса – столько, сколько хватит сил поднять, и отнести всё на ближайшую сопку, с которой слышно, как там, на юге, кричат на заре лесные петухи – фазаны.

…У детей Кэсона есть любимая игра, от которой взрослым хочется плакать. Мальчик, свернув рупором пёстрый детский журнал, звонко кричит в этот самодельный громкоговоритель:

– Алло, алло! Говорит радио Кэсона. Ты слышишь меня, Сеул? Ты слышишь меня, папа?

У малыша сверкают глаза и вспыхивают синие жилки на тонкой коричневой шейке – так он хочет, чтоб услышал его там, в Сеуле, папа!

Между Кэсоном и Сеулом – 38-я параллель.

Полоса корейской земли, на которую не имеет права ступить нога корейца, – откуда бы он ни шёл: с севера или с юга. Но я знаю, что там, на юге, за этой горькой полосой земли, отец маленького кэсонца услышит его горячий голос.

…Рано-рано, когда спит ещё весь мир, просыпается в Корее солнце. И всю жизнь вместе с солнцем, раньше всех на Земле, просыпались люди Кореи. Раньше всех вставали и больше всех работали.

На севере они работают и сейчас – много, дружно, счастливо. Растут заводы, которых не было в Корее. Гудят на полях первые корейские тракторы. Грохочут станки, поезда, машины. Звенят песни труда и свободы.

Этот великий шум слышен там – за 38-й параллелью.

Он слышен там так же звонко и чисто, как слышны там гортанные голоса фазанов, кричащих в кэсонском лесу на рассвете; как слышен там высокий голос кэсонского мальчишки:

– Ты слышишь меня, Сеул? Ты слышишь меня, папа?

О чём сейчас надо писать

Моника Фелтон писала, как встретили её корейские дети. Они приветливо улыбались ей, отвечали на все вопросы, рассказывали о себе. А потом, пошептавшись между собой, спросили её:

– В каком городе Советского Союза вы живёте, товарищ?

И когда она ответила, что живёт не в Советском Союзе, а в Англии, дети, разочарованные, разбежались по своим делам…

Вчера они, кэсонские школьники, пригласили меня к себе в школу. И вот я еду к ним и знаю, что они меня очень-очень ждут, потому что я живу в Советском Союзе.

Они выбежали мне навстречу, крича по-русски: «Здравствуйте!», «Москва!» и опять «Здравствуйте!». И на груди у меня – их красный галстук, а в руках букет. И в каждом окне школы – тоже живой букет из черноволосых голов, красных галстуков, сияющих глаз и улыбок. Я обнимаю их всех, по очереди, а они доверчиво держат меня за руки и не хотят отпускать, потому что я живу в Советском Союзе!

Всё было хорошо, всё было прекрасно. Но они попросили меня почитать им мои стихи. И вот тут-то произошло то, чего я не ожидала.

Я читала им про весёлого и озорного мальчишку Генку, который не слушается никого на свете, лазит по заборам и получает замечания на уроках. Эти стихи я выбрала нарочно, потому что именно они больше всех нравятся ребятам и, когда я их читаю у себя в Сталинграде, весь зал хохочет и аплодирует.

Но здесь всё было наоборот. Читаю и вижу: исчезают улыбки с ребячьих лиц, настороженно приподнимаются уголки бровей, в глазах – недоумение. Словно они вдруг увидели, что я – не тот человек, какого они так ждали, словно мне – не надо верить. Словно я не живу в Советском Союзе! Чувствую, ещё немного – и все ребятишки разбегутся, как тогда, от Моники Фелтон…