Сочинения русского периода. Проза. Литературная критика. Том 3

От произведения к произведению Бем прослеживает зарождение «фантастического» героя Достоевского. Обычно генеалогию этого героя выводили из петербургских повестей Гоголя. Бем доказывает, что родоначальник его пушкинский Герман. Вторая тема Пушкина, проходящая через творчество Достоевского, - «Скупой рыцарь». Вернее, не одна тема, а несколько. Разлад между отцоми сыном и это: - «о бедность, как унижает сердце нам она», и - «Я выше всех желаний; я спокоен: я знаю мощь мою: с меня довольно сего сознанья». Не случайно сам Достоевский словами Подростка говорит о «Скупом Рыцаре»: «выше этого, по идее, Пушкин ничего не производил». Однако в конце концов с Пушкиным у Достоевского вышла тяжба. Он развенчивает Германа в Ставрогине и, наконец, пародирует его в генерале Епанчине (рассказ о самом дурном поступке на вечере у Настасьи Филипповны в «Идиоте»). Тему «Скупого Рыцаря» Достоевский осложнил, углубил, состязаясь с Пушкиным. И вот мне кажется (м.б., конечно, я не прав), невозможно, чтобы не знал он в Пушкине того «хаоса», того суеверного ужаса перед темными силами в жизни. Хотя бы своей гениальной интуицией должен был Достоевский подслушать пушкинскую «сказку про черта». Не случайно же это название «Бесы» и пушкинский к нему эпиграф. И что если «скрытая» гармония Достоевского, его учительство - результат полемики с Пушкиным на вскрытую ныне «магическую» его тему!

А.Л. Бем прямо к этой теме не подходит, хотя порою кажется к ней очень близок. А ведь это, пожалуй, одна из самых нужных тем для понимания «истоков и глубин» творчества Достоевского.

Меч, 1936, №50, 13 декабря, стр. 6. Перепеч. в кн.: Вокруг Достоевского. В 2 тт. Том 1: О Достоевском. Сб. ст. под редакцией А.Л. Бема. Сост., вступ. ст. и коммент. М. Магидовой (Москва: Русский путь, 2007).

О литературах

В литературных спорах, беседах и обсуждениях часто приходится теперь сталкиваться со словосочетаниями, законными, нет ли, но получившими в нашем языке некие права гражданства: литература эмигрантская, советская, зарубежная и даже меньшинственная. И если «литература советская» и «литература эмигрантская» не вызывают никаких возражений по тому идеологическому содержанию, которое эти выражения наполняет, то два последние «словосочетания» требуют некоторых комментариев. Начнем со второго. Может ли, вообще говоря, быть литература меньшинственной? Писатель меньшинственник - это понятно, если, конечно, имеет смысл спрашивать у писателя паспорт. Но литература? Что может выражать такая литература? Культуру народа, являющегося в данном государстве национальным большинством? Но культура каждого народа связана органически прежде всего с его языком. Следовательно, литература меньшинственная, тянущаяся за культурой национального большинства, должна начать с освоения языка этого большинства, что значило бы, потеряв свой язык, стать чем-то вроде региональной, областной литературы. Может ли быть русско-эстонская, русско-латвийская, русско-французская литература? Нельзя писать на двух языках, а раз мы пишем на каком-нибудь из существующих языков, мы принимаем его во всем его историческом целом, вместе с культурным опытом, который мы получаем от него в наследство. Ясно, что мы, в частности, можем говорить только о русской литературе, берущей начало в стихии народного языка и языка церковно-славянского, неотделимого от духа православной церкви и созданного теми, кто в его стихии одновременно творил русскую культуру. Говоря проще, можно ли представить себе русскую литературу без «Иже херувимы», без проповеднической церковной литературы, без пышного екатерининского периода, без Ломоносова, Пушкина, Белинского, Толстого, Достоевского, Владимира Соловьева, Розанова и многих других, кого невозможно перечислить на этой газетной странице. Но литература не существует вне времени, отвлеченно. Это река, которая неустанно течет, как время. Сейчас ее течение переграждено порогами революции. Река встала на дыбы, если вскипевшие воды можно сравнить со вздыбленным конем. Трудно что-нибудь разобрать в этом кипении. Часть воды, затопив берега, разлилась далеко за прежние русские пределы, часть ушла на дно в водоворотах, часть распыляется в брызгах на ветру. Одно ясно: часть литературы, оставшаяся там, подсоветская литература, стала неизбежно советской, подчиненной программе ком-та[442] пропаганды. Не только творчество просоветского писателя, но и его жизнь и его тайные мысли взвешены на партийных весах; талант его положен на прокрустово ложе. Это литература, наполненная определенным содержанием по рецепту политиков крайнего политического течения, ничего общего с искусством не имеющих, решивших подчинить своим партийным целям воспитательную силу художественного слова. Его влияние на умы и души. Это литература социалистическая, «пролетарская» на русском языке.