Сочинения русского периода. Проза. Литературная критика. Том 3

Нет уж, лучше полоска песка на задворках какого-то ресторана, под соснами, вблизи мола, где нагишом с визгом полощатся дети. Водная рябь плещется о тяжелые камни, которыми выложен берег. Песок раскален, но лень переползти в тень под опрокинутую лодку. Вблизи под зонтиком лежит семейство, не в купальных костюмах, даже не в пижамах - в белье. Вид совсем «местный». Дети перекликаются по-немецки.

Зажмурившись (веки просвечивают розовым туманом), слыша плеск воды, детские крики и стоны чаек, не могу принять этого коротенького благополучия. Впервые после всех этих лет, случайно, на несколько часов я попал в такой самозабвенный мирок. А ведь он существует, полноправно, лениво распластавшись под солнцем. Спит на солнцепеке, прикрывшись недочитанной газетой.

Несколько лет тому назад мне случилось постранствовать с одной русской бродячей труппой. Был в ней такой Иванов... был он за всех: и декоратором, и тенором, и басом, и носильщиком, и гримером. Разгрузив декорации, он должен был лазить по шатким сводам сцены, развешивая наши походные «сукна», потом спешно гримироваться, петь, перегримировываться в антрактах, снова петь, потом сворачивать декорации, грузить и, взгромоздившись на них на верх грузовика или ломовика, клевать носом до следующей остановки. Всё это еще можно было вытерпеть, когда случался сбор. Но чаще несколько проданных билетов возвращались обратно в пустую кассу, петь не приходилось, грим стирался на ходу рукавом рубашки, только что повешенные декорации снимались с холодным терпением и свертывались в тюки, а питались мы хлебом и молочною сывороткой - отжимками масла (стакан - полтора гроша, три стакана - 4 гроша). Время от времени Иванов уходил на лесопильный завод, но через месяц-два опять возвращался в труппу. О лучшей участи он не мечтал - у него не было документов. Добровольческое движение застало его в четвертом классе. В России у него осталась мать и сестры. О них он не знал ничего.

С тех пор я часто вспоминал Иванова. Вспоминаю его и теперь на Хельском берегу. Это моя аскетическая капля горечи в каждую подаваемую мне жизнью ложку меду. Стараюсь хорошо вспомнить его и, открыв глаза, вижу - в купальном костюме он сам, еще мокрый, только что из моря, идет ко мне.

– Вы-то здесь откуда?!

Он меня узнал и нисколько не удивлен встрече. Лицо загорело так, что нос и щеки кирпично красные и лоснятся, но от середины щеки резкой полосой загар прекращается. Тело белое и худое. На груди знакомая татуировка - русский герб - двуглавый орел.

– Да вот в каком-то здесь кабачке русские песни поем.

Иванов всё тот же. Беседуем с ним, как беседовали когда-то в печальные дни - свободные от спектаклей. Теперь он - с хором. Так же устал и озлоблен. Но по-прежнему сильнее меня.

Пароход кричит, сзывает разбредшихся пассажиров. Мы прощаемся.

Голодные чайки мечутся за бортом. Покачиваясь, пароход дробит волны. Волны ложатся на обе стороны в прозрачном узоре пены - крепкие, серовато-зеленые, как огромные, блестящие на солнце кремни.

– Господи! как мал свет, и где еще нам суждена новая неожиданная встреча, Твоим путникам? Неужели уже не здесь - неужели уже - в России?

Меч, 1935, № 35, 8 сентября, стр.6. Подп.: Г.Николаев.

Лоховская № 32

«Лоховка», так же как «Воля», стала давно именем нарицательным. «Попасть на Волю» звучит так же, как «попасть на “Лоховку”». Воля - православное кладбище, Лоховка - русская богадельня в Варшаве.

Название свое богадельня получила от Лоховской улицы, на которой она помещается. Улица эта находится на окраине завислянского предместья Варшавы, Праги. Чтобы попасть туда, надо доехать трамваем «до базилики» - до последней станции 25 номера. Базилика - величественное здание, недавно достроенный католический храм, стоит на пустыре против одинокого нового городского дома. Дальше уже, за полотном железной дороги, начинается Таргувек. Тут - конец Варшавы. На улицах, в ряду которых и Лоховская, тротуаров нет, из-за латанных заборов выглядывают цветущие подсолнухи. Большая часть домов деревянные. И что это за дома! Сколоченные из досок с облупившейся почерневшей краской.

Не лучше выглядит и вход в богадельню. Коричневый забор, дощатый двухэтажный дом. Тут во дворе есть водопровод, и из соседних домов, где нет воды, ходят сюда с ведрами. Справа от высокой дощатой калитки крошечный садик, устроенный лоховцами. Сама богадельня помещается в каменном четырехэтажном доме в глубине двора.