Сочинения русского периода. Проза. Литературная критика. Том 3

Сборник Игоря Воинова открывается большой поэмой, давшей ему название, «Чаша ярости». По жанру своему это произведение напоминает поэмы и стихотворные циклы, появлявшиеся в первые годы революции - повышенные в тоне и полные нагроможденных ужасов. Тогда такого рода литература производила впечатление и казалась значительной, но ныне - непоправимо поблекла и потеряла свою силу. Главный недостаток поэмы Воинова в том и состоит, что она опоздала на двадцать лет. Книга во многом бы выиграла в своей конструкции, если бы поэма эта, на которую автор, по-видимому, делал как раз главный упор, была отнесена на самый конец и помечена каким-нибудь 1918-1920 годом[637]. Более подкупают лирические и описательные циклы и особенно те стихи, где И. Воинов пишет просто и о простых вещах (лучшей из таких пьес нам кажется «Сегодня тьма окутала Париж»), освобождаясь от сильно мешающей ему склонности к стилизаторству. Особенно досадна эта склонность в тех случаях, когда И. Воинов пользуется для «декоративных» приемов атрибутами религиозными. Стихи его в этих случаях, полные ангелов, странников, икон и т.д., остаются лишенными подлинного религиозного чувства.

Меч, 1939, № 12, 19 марта, стр. 6. Подп.: Г. Н-в. См. о И.В. Воинове (1898-1942) справку Р. Тименчика и В. Хазана в кн.: Петербург в поэзии русской эмиграции (первая и вторая волна) (С.-Петербург: Академический Проект, 2006) (Новая Библиотека Поэта), стр. 613-614; см. также: Словарь поэтов русского Зарубежья. Под общей редакцией Вадима Крейда (С.-Петербург: Издательство Русского Христианского гуманитарного института, 1999), стр.59-60.

Письмо из провинции [638]

1

...читая в газете Вашей урезанные и подчищенные наши сообщения о всевозможных «проявлениях нашей культурной жизни», я давно уже собираюсь как-нибудь взять да и описать Вам какую-нибудь эпопею примерного благотворительного вечера. Когда Вы немилосердно вычеркиваете из провинциальной рецензии фамилии «устроителей буфета» и прочее, Вам и невдомек, наверно, чтó под этими нашими «точностями» кроется, какие сложные махинации, от которых зависят судьбы всей организации такой «импрезы»[639], с беспроигрышной лотереей, концертом, танцами и буфетом. Да что далеко искать - вот Вам для примера одно из наших последних начинаний, едва не кончившееся скандалом и полной катастрофой, из-за чего - из-за размера типографского шрифта.

Дело в том, что в городке нашем застряла в этом году одна русская странствующая труппа. Так, небольшой «трупик», гордо именовавший себя сразу Московским художественным театром, Синею Птицей и Кривым Зеркалом. Артисты поголодали и разъехались; но сам режиссер, «знаменитый певец бывшей императорской сцены» Печерин-Майский остался, сняв комнату у Смирнова, может быть знаете, - того, что имеет дом с садом, у самой реки.

И вот первая же афиша о нашей благотворительной лотерее украсилась его двойным громким именем. Но тут-то как раз и произошло самое роковое недоразумение.

Как Вам известно, постоянной участницей наших концертов является жена бывшего присяжного поверенного Прытчикова, по сцене Олегова, а по афишам «артистка Киевской оперы». У нас говорят, - но, конечно, безо всякой злобы, потому что Анастасью Петровну весьма почитают и даже за глаза называют Прыщиковой, - что она и в Киеве даже никогда не была, а училась пению ее подруга, и то где-то в Харькове или Житомире. Слухи эти ни на что не влияют, без Олеговой не обходится ни один благотворительный концерт, не обошлась и лотерея, задуманная широко: с детским гуляньем, вечером пения и декламации и в завершение «богатой и разнообразной программы» - главное, что и привлекает публику: «танцами до утра».

«Всё складывалось как нельзя лучше». Кроме всех наших обычных участников-концертантов: Анастасьи Петровны, тенора Светского - провизора городской аптеки, дочери Липовского, которая учится в консерватории в Варшаве и являет собою нашу всеобщую гордость; учителя химии, очень высокого и очень мрачного господина, игравшего на скрипке, - удалось заполучить в первый раз Печерина-Майского и поэта Лососина, гостившего по соседству в именьи нашего почетного председателя. Два последних имени были гвоздем программы, так что даже председатель, чистенький пухленький доктор в пенснэ, Иван Федорович Барский, изволил пошутить очень тонко: что-де на сии два гвоздя можно не только возложить, но и повесить все наши надежды.

Увы, шутка его оказалась пророческой.

Когда мы взялись за составление афиши, мы вскоре поняли, какое это нелегкое дело.