Сочинения. Том 2. Иду на грозу. Зубр

Ага, значит, что-то было, подумал Крылов. На что-то он был способен. А затем торопливость – еще слава, деньги… Нет, раз слаб – значит, не талант. Талант – это всегда сила. Бьют, расшибешься, а все равно идешь, и ползешь, и делаешь свое дело.

В черной щели приоткрытой двери что-то блеснуло.

– Послушайте, – сказал Крылов, – там кто-то ходит. Романов вздрогнул. Они прислушались.

– Глупости, – сказал Романов. – Там никого нет. Это кошка.

– Кошка? Да, конечно, мне показалось. – Крылов поднялся. – Простите, я пойду.

– Э-э, нет, как же так, мы не договорили. Вы что ж, отказываетесь приобретать?.. На это, допустим, я чихать хотел, но вы объяснитесь. Мне любопытно, – деланая усмешка дергала его запекшиеся губы, – по-вашему, я кто – халтурщик? Модернист? Раскрашенный чертеж – как понимать? Ругань? Ругань не доказательство. Нагадили – и бежать. Ай-яй-яй, не интеллигентно.

– Вы пишете портреты людей, которых вы не любите, – сказал Крылов. – У вас нет к ним чувства, поэтому и у меня не возникает к ним чувства. Вы маскируетесь под искренность. Но сейчас труднее спрятаться. Сейчас любая фальшь проступает как никогда раньше. Для вас эти рабочие – не люди. Модная тема. Расчет, арифметика…

Романов слушал его, полузакрыв глаза, чуть отвернув голову.

– Да, расчет! Я пишу для народа. Вот именно – для народа, – оживленно повторил Романов. – Народу попроще нужно.

Эта фраза взбесила Крылова.

– Что такое народ? Я кто, по-вашему? Я что, не народ? Снисходите до народа?

– Ну ладно, не орите, – нетерпеливо оборвал его Романов. – Вы продолжайте. Чего вы требуете от картины?

– Картина – это… – Крылов запнулся. – Это как открытие, изобретение, там же нельзя повторять! Черт с ней, с гаммой. Было у вас, чтобы вы как для себя… Вы можете сейчас вот так? – И он показал на отложенные рисунки.

Романов словно очнулся. Лицо его болезненно исказилось.

– Но это же глупость! – закричал он. – Для себя. Смешно слушать. – Он театрально воздел руки. – Кому нужны мои переживания? Сколько они стоят? Вы как живете, жалованье получаете? Вот вы и чирикаете. А у меня семья. То есть… Черт с ней. Не в этом дело. На кой шут мне рисковать? Писать для себя? Нет, мне некогда дурака валять. Я работаю для потребителя.

Его словно прорвало. Он схватил Крылова за плечи и говорил, говорил, дыша в лицо винным перегаром. Мутные, словно запотевшие глаза смотрели невидящим взглядом. Вдруг он отошел, помолчав, неуверенно спросил:

– Значит, считаете, что я больше не способен? Пожалуйста, можете начистоту. Надо хоть раз… Поскольку уж мне попался такой правдолюбец. Не бойтесь, не пожалуюсь. Черт с ним, с вашим Дворцом культуры.

– При чем тут Дворец культуры, – с досадой сказал Крылов. Пора было кончать эту затянувшуюся дурацкую историю. – Я не из Дворца культуры.

– Да, действительно, ни при чем. Нет, погодите. Сперва выпьем.

Романов подбежал к столику, ловко разлил коньяк по стаканам.

– Коньяк отличный. А закуски нет. Разве пирожки вчерашние. Впал в полное ничтожество по случаю семейных конфликтов. Небось слыхали?

Он стоял спиной к Крылову. Под голубой пижамой в синюю блестящую полоску ходили округлые лопатки. И вся спина была большой, круглой, блестящей.

– Как? Нет, не слыхал.

В нем все замерло в ожидании. Романов обернулся, протянул стакан. Крылов выпил, быстро, жадно, как воду. Он мог сейчас пить сколько угодно.

– Нет, ничего не слыхал, – повторил он. Если бы он умел быть хитрым и осторожным!

Романов, прищурясь, рассматривал коньяк на свет.

– «Алкоголь» – по-арабски «порошок». По-нашему – от слова «алкать». Все сходится. – Он выпил, вытер рот, заходил по комнате.

– Вы про меня хлестко… Такое редко. Но, к вашему сведению, я сам куда крепче могу, я ведь все понимаю. Вот в чем ужас. – Он говорил невнятно, занятый какой-то своей мыслью. – Когда-нибудь, когда-нибудь… И так всю жизнь. Вроде не с кем бороться. Иногда только… Вы как меня представляете? Способен я или нет? – Он спросил вдруг ясно, в упор. Правда, тут же попробовал иронически хмыкнуть, но сорвался и замер.

– Вы сами виноваты, – с неожиданным для себя сочувствием сказал Крылов. – Бывает, что человек боится, ничего не сделав, чувствует себя побежденным не потому, что рисковал, а потому, что отказался от риска. Вы попробуйте.

Романов, шлепая босыми ногами, забегал по комнате.

– Откуда вы знаете? Может, я уже пробовал. Никто ничего не знает. Самые близкие люди живут на космических расстояниях. Хотите, я вам покажу?

– Что?

– Так, ерунда, для себя.

От его равнодушия, ленивой неуязвимости не осталось и следа. Боком он пробрался в угол к мольберту, завешенному серой тряпкой.

– Вот она, тут, – пробормотал он и, умоляюще посмотрев на Крылова, снял тряпку.

Крылов шагнул вперед. Потом он отступил и, пятясь назад, поискал стул. Не найдя его, остановился.