Сочинения. Том 2. Иду на грозу. Зубр

Из грубо отмалеванной синью глубины на него смотрела Наташа. Огромные глаза ее с недоумением глядели на Крылова, не понимая, зачем он здесь. Он ясно видел, что она думает о нем. Знакомый серый свитер был голубым, но все равно он был серым, и темные губы… Одной рукой она крепко сжимала плечи мальчика, приткнувшегося к ее коленям. Рука была неестественно длинной и глаза невероятно велики – он не сразу заметил нарушенные пропорции.

И тотчас раздался настороженный голос Романова:

– Как вы сказали?

Крылов с трудом повернулся к нему. И вдруг впервые Наташа совместилась с этим рослым, красивым мужчиной, хозяином этой квартиры. Они живут здесь вместе. Она моет эти тарелки. Блестящая в полоску пижама. Мягкие курчавые волосы. И волосы на груди. И рыжеватая щетина вокруг слабых губ. Но если он мог написать ее так, значит, он любит ее.

Крылов отвернулся, но Романов, как нарочно, заглядывал в лицо.

– Неужели так действует? Ну, что вы теперь… Могу я? А я сам знаю, что могу. Но ведь могу, верно?

Он забегал по мастерской, то он принимался хвастаться, то путался и заискивающе, почти любовно, трогал Крылова за руку.

Было противно и стыдно. Надо было уйти. Но он не в силах был двинуться. Он понятия не имел, хорошая это картина или плохая. Наверное, хорошая, хотя низ не дописан и рисунок внизу беспомощный, какая-то каша… Он почувствовал, как Романов нетерпеливо теребит его.

Ему хотелось выгнать его, остаться одному, что-то обдумать. Свиделись! Не надо было ехать сюда. Вся затея от начала до конца была бессмысленной.

– Да, это она, – глухо и твердо сказал Крылов. – Теперь я понимаю…

Романов благодарно стиснул его руку.

– Я вам первому показал. А как фон? Хорош? Неумолимый цвет. – Он бормотал как одержимый. – А лоб? Одним махом. Весь смак в этом сочетании. Рука, какая у нее рука. В глаза я еще дам красным. А рука не смущает? Только бы кончить. Я еще задумал. Я много задумал…

Тонкие грязные пальцы его бегали по холсту, трогали живот, ноги Наташи. Объясняя, что и как будет дописано, он схватил кисть, тюбик с краской.

– Не трогайте, – сказал Крылов.

Романов посмотрел на него, как глухой, кисть выпала, он растопырил пальцы и уставился на них.

– Дрожат, – тихо сказал он. – Уже неделю не могу работать. Дрожат. И не в состоянии…

– Вам не надо пить. Романов покачал головой:

– Не из-за этого. Боюсь. А вдруг обругают? Обвинят. Я сам хуже всякой критики. Привык. Все заранее прикидывал – кто что может сказать. Вероятно, и не скажут, а я все равно страхуюсь. Страхуюсь – это от слова «страх». Главное – уравновесить, привести в ажур. И сейчас хочу уравновесить – нет, не получается, знаю. Думаете, я не вижу, что уже порчу? Когда она ушла от меня, я с горя как начал этот портрет по памяти, без оглядки, словно прорвало, а потом опомнился, и вот сколько…

– Она ушла? Как ушла?

– Ушла. Сына взяла. И вот сколько я… – Романов остановился, подозрительно вглядываясь в Крылова, как будто кто-то стер мутную пленку с его глаз. Щеки его медленно втягивались, из стиснутого в руке тюбика выдавливалась краска. Веселый ярко-желтый червячок выползал, удлинялся и, покачавшись, смачно шлепнулся на пол.

– Так это вы? Крылов кивнул.

Словно защищаясь, Романов швырнул в Крылова тюбик, не попал, схватил табурет, Крылов не шевельнулся. Романов повертел табурет, зажмурился и бросил. Табурет больно ударил Крылова в коленку.

Затем Романов сел на кушетку, стиснул виски, закачался взад-вперед. Все это напомнило дурную пьесу. «Интересно, как они выкарабкаются из этой пошлятины, – подумал Крылов. – Ситуация! А черт с ним, лишь бы узнать, где Наташа».

– Вот и познакомились, – сказал Крылов. Романов поднял голову.

– Простите. Нервы и прочее. – Он повертел пустую бутылку. – Я думал, вы из Дворца культуры. Очень смешно.

– Я вам говорил, – сказал Крылов, – вы не слушали. Романов передернулся.

– А-а-а, так даже интереснее. Значит, вот вы какой. – Ухмыляясь, он оглядел Крылова. – И что это она в вас нашла? Физиономия у вас примитивная. Ситчик в горошек. Неудивительно, что я вас за администратора… Ситуация.

Так неожиданно было, что Романов произнес то же самое слово, что Крылов чуть не рассмеялся. Это слово чем-то объединило их.

– Вы чего приехали? Раздел имущества? – Романов изо всех сил иронизировал.

– Куда она уехала?

– Вы не знаете? Великолепно! – Романов развалился на кушетке, забросил ногу на ногу. – Я вас приветствую. Значит, у нее кто-то третий. Брошенный муж – жалкое зрелище, не правда ли? Я из-за нее работать не могу. От вас никогда не уходила женщина? Отвратительная штука. – Он старался изобразить циника и не мог. – Но я работать не могу, а без работы я пропал. Стерва. Вышибла подпору, – застонал, раскачиваясь из стороны в сторону. – Что мне делать, Крылов, посоветуйте. Видите, мне нисколько не стыдно. Вы ведь умненький. Семья разрушена. С вас все началось. Вы ей наговорили, натрясли свою труху ученую. Знали, что она замужем, что у нее сын, неужто не стыдно? Подлость – так это называется. Подлец вы!