Сочинения в 2-х томах. Том 2

Кардинал. Правильно. Только надо еще учесть, что линии, описываемые движением одного и того же шара, различны и никогда не совпадают, все равно, бросает ли его тот же самый или другой человек, поскольку бросок всегда разный. Причем при более сильном броске описываемая линия оказывается прямей, при более слабом кривей. Соответственно, в начале движения, когда толчок еще в силе, линии движения прямее, чем когда движение угасает. Шару дается толчок только в направлении прямого движения. Значит, при более сильном броске природа шара преодолевается в большей степени, так что он движется даже против своей природы, насколько такое возможно; при меньшем толчке он тоже движется, подчиняясь силе, но его природа преодолевается в меньшей мере, и движение следует естественной наклонности его формы.

Иоанн. На опыте видим, что это явно так: шар ни разу не движется в точности как раньше. Причиной тому обязательно или неодинаковость толчка, или различия в среде[292].

Кардинал. Когда бросают шар, то и в руках держат, и выпускают, и на площадку посылают, и силу в бросок вкладывают каждый раз иначе. Ничто не может получиться одинаково дважды, ведь быть двумя и быть во всем равными без всякого различия заключает в себе противоречие: как могло бы многое быть многим, не различаясь между собой? Пускай даже кто-то из более опытных старался бы поступать всегда одинаковым образом — в точности это никак невозможно, хоть различие не всегда заметно[293].

Иоанн. Много что ведет к этому разнообразию, в том числе неровности площадки, встречные камушки, которые мешают движению и часто гасят его, налипающая на шар грязь, тем более — случайная трещина и многое подобное.

Кардинал. Все это надо рассмотреть, чтобы прийти потом к философскому прозрению, за которым мы предполагаем охотиться. В самом деле, иногда движение внезапным образом прекращается, когда шар падает на свою плоскую поверхность; оно замедляется из-за выемки в шаре и изменения обстоятельств; оно естественным образом иссякает, постепенно затухая вокруг полюса, или середины выпуклой поверхности. По-моему, надо аккуратно отметить все это, имея в виду подобие искусства и природы: ведь если искусство подражает природе, то через тщательное наблюдение того, что мы обнаруживаем в произведениях искусства, мы проникнем и в силы природы.

Иоанн, Что ты понимаешь под изменением обстоятельств?

Кардинал. Перемены в небе, звездах, воздухе и погоде, — все это, меняясь, изменяет и окружающие [шар] обстоятельства.

Иоанн. Ты говорил, что у шара полусферическая поверхность. Не может ли его округлость быть большей, меньшей или цельносферической?

Кардинал. Не отрицаю, что шар может иметь большую, меньшую или цельносферическую поверхность, если мы говорим о видимой фигуре, или округлости, которая никоим образом еще не истинна и не совершенна. Но округлость, которая уже не может быть округлее, никак не может быть видимой: поверхность повсюду одинаково отстоит от центра сферы, и внешняя поверхность [абсолютно округлого], имея свой предел в неделимой точке[294], окажется совершенно невидимой для наших глаз, поскольку мы можем видеть только что-то делимое и количественное.

Иоанн. Значит, последняя сферическая округлость мира, которая, надо думать, наиболее совершенна, никоим образом не видима.

Кардинал. Никоим образом. Больше того, заключаясь в неделимой и неповторимой точке, округлость мира тоже неделима. В самом деле, округлость не может состоять из точек. Ведь точка неделима и не имеет ни количества, ни частей, ни переда и зада, ни каких бы то ни было других различий, не сополагаема ни с какой другой точкой. Из точек поэтому ничего не составляется. Прибавлять точку к точке — это будет все равно что присоединять ничто к ничему. Оконечность (extremitas) мира, таким образом, не состоит из точек: его оконечность — это округлость, заключающаяся в точке. Иначе говоря, есть только одна вершина округлости, раз она повсюду равно отстоит от центра, а в точности равных линий не может быть много; и эта одна-единственная равноотстоящая от центра вершина округлости окажется в своем пределе [единственной] точкой.

Иоанн. Удивительные вещи. Я понимаю это так, что в мире заключены все эти разнообразные видимые формы, и тем не менее, если бы кому-то удалось встать вне мира, мир оказался бы для него невидим, как невидима точка.

Кардинал. Превосходно схвачено. Таким путем ты понимаешь, что мир, которого по количеству ничего нет больше, содержится в точке, которой ничего нет меньше, и нельзя увидеть ни его центра, ни окружности. Причем нет многих таких различных точек, поскольку точка неразмножима.[295] В множестве атомов одна и та же точка пребывает так же, как в множестве белых вещей — одна белизна. Потом, линия — развитие точки[296], а развитие есть развертывание самой же точки, или не что иное, как такое пребывание точки во многих атомах, когда она пребывает в отдельных непрерывно сопряженных атомах.